Глава 8
Начало железного века

Появление Народов моря

Освоение железа в последней четверти II тыс. до Р. Х. было весьма значительным, более того, поворотным явлением в производственной и военной сферах жизни населения Древнего Востока. Естественно, относится это и к Палестине (как и ко всему Сиро-Палестинскому региону), хотя распространение железа произошло здесь отнюдь не одновременно, и нет оснований говорить о лидирующей роли Палестины в этом процессе. Но время появления первых железных изделий — вначале импортных — связано с общими достаточно резкими этнокультурными изменениями в регионе и в значительной мере предваряются ими. При всех перипетиях бронзового века и неоднократно подчеркивавшемся выше наличии в Палестине различных хозяйственных типов и этнических групп система ханаанейских городов-государств и их оригинальная высокоразвитая культура охватывали все основные районы ее, придавая определенное единство их развитию. С концом ханаанейского периода и распадом этого единства четко обозначились заметные и нарастающие различия между региональными группами, число которых возросло с расселением в XIII в. до Р. Х. израильских племен и вторжениями с запада и севера Народов моря — прежде всего филистимлян (Вrug, 1985). Они определили специфику развития ряда как приморских, так и более отдаленных районов, вплоть до Заиорданья. В других же районах продолжалось развитие сохранившихся ханаанейских групп и их культурных традиций (рис. 8.1). Сохранилось и египетское присутствие в крупных городских центрах, таких как Беф-Шан, Лахиш, Мегиддо, Тел Мор, Тел Сера, Телль эль-Фара. Основной из них — Беф-Шан, разрушенный в конце XIII в. до Р. Х., — был вскоре восстановлен, причем новый храм его, построенный на месте предыдущего, имеет специфические черты египетских планировки и архитектурного декорума, так же как и расположенное близ него здание, служившее резиденцией египетского правителя (рис. 8.2). Очень близки к описанной были и судьбы Мегиддо, Лахиша, Тел Серы: разрушение в конце XIII в. до Р. Х., восстановление в начале XII в. до Р. Х., египетские элементы в архитектуре, керамике, прочих изделиях, погребальном обряде (включая глиняные антропоморфные саркофаги), наконец, многочисленные египетские надписи, содержавшие имена фараонов XIX и XX династий. Надписи эти явились важнейшими индикаторами при определении хронологической позиции конкретных памятников и общей периодизации железного века Палестины. Среди известных до сего времени версий такой периодизации наиболее разработанными представляются две. Одна предложена В. Олбрайтом (Albright, 1960) и Г. Райтом (Wright, 1961), выделяющими три ступени ранней фазы железного века и две поздней. Вторая разработана И. Ахарони и Р. Амираном (Aharoni and Amiran, 1958), постулирующими две ступени ранней фазы и три поздней. Эта версия фактически принята А. Мазаром, уточнившим даты ступеней поздней фазы соответственно основным историческим событиям этого периода — разделению Единого царства и ассирийскому завоеванию. В целом же обе версии охватывают единый период — от 1200 до 586 г. до Р. Х. Близки и абсолютные даты фаз: ранняя (I) — 1200–1000/900 гг. до Р. Х., поздняя (II) — 100/900–586 гг. до Р. Х. Незначительны различия и в датировке ступеней внутри них.

Как уже отмечалось выше, важнейшими историческими событиями I фазы рассматриваемого периода явились вторжения с севера и востока и расселение в Палестине значительных групп израильских племен, а с запада — Народов моря. Появление последних связывается с глубоким кризисом в Эгейско-Анатолийском регионе, коллапсом крито-микенской культуры и активными миграциями — прежде всего морскими, — охватившими целый ряд этнических групп, часть которых есть основания причислять к индоевропейской языковой семье. Уже начиная с XIV в. до Р. Х. они упоминаются в египетских источниках, включая амарнскую переписку, то как наемники, то как противники на суше и на море. В XIII–XII вв. до Р. Х. войны египтян с Народами моря приняли ожесточенный и затяжной характер. Они отражены целой серией свидетельств, среди которых наиболее выразительны рельефы и надписи времени фараона Рамзеса III (первая половина XII в. до Р. Х.), сохранившиеся в Мединет-Абу на Среднем Ниле (Machsman, 1981–1982). Надписи перечисляют наряду с филистимлянами ряд прочих групп Народов моря. Рельефы представляют сухопутные (рис. 8.3) и морские (рис. 8.4) сражения их с египтянами. Воины Народов моря изображены в "пернатых" или рогатых шлемах, с кинжалами, длинными мечами, копьями и дротиками, большими круглыми щитами. Они сражались пешими или на колесницах, большие колеса которых имели четыре спицы. За ними следовали тяжелые телеги на сплошных деревянных колесах с семьями воинов и домашним скарбом: следовательно, речь идет здесь о миграциях, а не о временных разбойных нападениях. Корабли же Народов моря имели одну центральную мачту и один парус, нос и корма украшались изображениями птичьих голов. А. Мазар подчеркивает, что иконографические особенности изображений отдельных воинов позволяют связывать последних с Кипром (Mazar, 1990, р. 305).

Различные группы Народов моря упоминаются в египетских источниках как расселившиеся в Египте и в Палестине, где главными их городами названы Аскалон, Ашдод, Газа, Екрон и Геф (Нав 13:3). Предполагается возможность коалиции этих городов. Нет оснований говорить о тотальной культурной смене в городах Палестины, в том числе и в пяти названных. Ряд ханаанейских традиций сохранялся. Но наряду с ними появились существенные инновации. Прежде всего это коснулось керамики. Распространение западных ее типов, документированное уже в предшествующий период кипрскими образцами, приняло массовый характер. Особо специфичны кувшины, кратеры, флаконы, многообразные чаши с замечательной росписью, сочетавшей геометрические мотивы — спираль, ромбы, фестоны, триглифы, "шахматную доску", "селедочную кость", с изобразительными, среди которых доминирует мотив водоплавающих птиц. Многочисленные находки керамики этого типа известны в раннефилистимлянских слоях Ашдода, Екрона, Телль Эйтуна, Телль Квазиля, в некрополе Телль эль-Фары и др. Он обильно представлен на Кипре, но начало его связано с финальным этапом микенской культуры (фазой III C), конец вызвал массовую миграцию как на Кипр, так и на Сиро-Палестинское побережье. Упомянутый же тип керамики, получивший наименование микенского III C 1 b, не только был привнесен в эти регионы мигрантами, но и производился ими в местных мастерских. Закономерно предполагать принадлежность мигрантов и на Кипре и в Палестине к единой этнической группе. На Кипре они названы ахейцами, в Палестине — филистимлянами. Заключение о происхождении их из материковой Греции можно считать вполне логичным (Mazar, 1990, р. 307), как и отмеченную выше принадлежность индоевропейской языковой семье (что обосновывается расшифровкой М. Вентрисом "линейного письма В").

Принесенная же мигрантами традиция специфической монохромной керамики (рис. 8.5–8.6) подверглась в Палестине как ханаанейским, так и египетским воздействиям. Результатом этого явилась выработка нового морфологического и орнаментального стиля, представленного бихромной керамикой и получившего наименование филистимлянского. К нему мы вернемся несколько позже. Сейчас же кратко упомянем города, связанные с появлением Народов моря и ранней фазой железного века.

Ашдод — наиболее выразительный пример сложения филистимлянского города, его дальнейшей судьбы. Он возник на руинах ханаанейского города позднего бронзового века и первоначально не был укреплен, хотя уже тогда — в XIII в. до Р. Х. отличался густотой застройки и правильной планировкой. Площадь его составляла 8 га. Именно изначальный филистимлянский слой (XIII) дал наибольшее число находок керамики упомянутого микенского типа, а также остатки местного ее производства, сочетавшегося с производством исконной ханаанейской керамики. В слоях XII–XI (XII–XI вв. до Р. Х.) город значительно разросся и был укреплен, причем основанием для мощной оборонительной стены послужили остатки фортификаций позднего бронзового века. К концу XI в. до Р. Х. площадь города достигла 40 га.

Екрон на изначальной фазе филистимлянского города (первая половина XII в. до Р. Х.) занимал около 20 га, и здесь эта фаза (слой VII) отмечена отсутствием укреплений и максимальной насыщенностью керамикой позднемикенского типа. Позднее в слоях VI–IV (середина XII — начало X в. до Р. Х.) появились фортификации, общественные здания, мастерские и бихромная керамика (рис. 8.7).

В Аскалоне филистимлянский слой сохранился очень слабо. Отдельные города и открытые поселки пришельцев известны и в других районах Палестины — как в прибрежной долине, так и в Центральном нагорье и долинах рек. Подавляющее их большинство основано на месте ханаанейских городов или египетских крепостей. Лишь в единичных случаях города Народов моря создавались заново (Телль Квазиль).Тяготение их к побережью обусловливалось и самим фактом морских миграций, и военной и торговой активностью мигрантов на морских путях. Особенно это касается раннего этапа рассматриваемого периода и распространения отмеченной выше монохромной микенской керамики типа III C 1 b, практически наличествующей лишь в приморских городах, прежде всего в Ашдоде и Екроне. На последующем этапе новый, синкретический, но также в основе своей филистимлянский, стиль бихромной керамики распространяется (хотя и в ограниченном числе изделий) шире, охватив и внутренние районы Палестины вплоть до севера Галилеи (Дан). Четко выраженные реминисценции отмеченных выше микенских форм и орнаментальных мотивов сочетаются здесь со специфически кипрскими бутылями и роговидными формами, а также с несвойственными микенской керамике двуцветной (красной и черной) росписью и воздействиями ханаанейских и египетских (мотив лотоса в орнаментации) традиций. Сменив монохромную микенскую керамику типа III C 1 b, бихромная керамика существовала до конца XI в. до Р. Х. и даже далее наряду с местными ханаанейскими формами. Допускается возможность производства сосудов обеих групп в одних мастерских (Mazar, 1990, р. 317).

Синкретизм культуры, восприятие западными мигрантами городского образа жизни, быстрое восприятие ими принципов планировки, фортификационного строительства, как и создания дворцов, храмов и жилых комплексов, свидетельствуют о давнем знакомстве их с этими принципами, что подтверждает гипотезу о балканском их происхождении.

Особо интересен филистимлянский культовый центр, открытый в Телль Квазиле (рис. 8.8) и остающийся до сего времени единственным комплексом такого рода. Здесь были вскрыты остатки трех последовательных храмов (рис. 8.9). Древнейший (слой XII) представлял собой кирпичную квадратную конструкцию размерами 6,46,6 м с входом с востока, одним залом с подиумом, статуей божества напротив входа и скамьями вдоль стен. В примыкавшем к нему дворе отмечено скопление золы и костей жертвенных животных.

В слое XI остатки этого храма были перекрыты каменной, несколько большей постройкой с входом в северо-восточном углу, также со скамьями и с выделенной в противоположном входу углу комнатой. С запада к храму примыкало небольшое дополнительное святилище. Такие внутренние святилища не характерны для ханаанейских храмов, но известны в Эгейе и на Кипре. Очевидно, в конце периода функционирования этого храма в прилегающем к нему дворе была выкопана специальная яма и в ней погребены ритуальные предметы, многочисленные сосуды и кости жертвенных животных. В следующий период (слой X) (рис. 8.10) храм подвергся коренной перестройке: к нему было пристроено еще одно — входное — помещение с дверью с северной стороны. Уже из него — с востока — был проход в основной зал, перекрытия которого опирались на две деревянные колонны с каменными базами, вдоль стен располагались скамьи, в западной части была сооружена платформа, а за ней — сокровищница. Примыкавший к храму двор был огражден каменной стеной. Внутри него находился квадратный алтарь. Продолжало функционировать и созданное еще в предшествующий период небольшое святилище за западной стеной храма, к нему был теперь пристроен отдельный двор (рис. 8.9; 8.11). Здесь показательно сохранение единого священного участка (теменоса) на протяжении нескольких периодов развития города (хотя общая их длительность, как полагает А. Мазар, не превышала 150 лет). Мы уже встречались с такой традицией в ряде пунктов, прежде всего в Лахише. С другой стороны, планы храмов заметно менялись, что для ханаанейского храмового строительства не характерно. Да и сами эти планы достаточно своеобразны и не могут считаться репликой последнего, хотя и отражают безусловные его влияния наряду с наличием определенных черт эгейской и кипрской архитектуры XIII–XII вв. до Р. Х. (Mazar, 1990, р. 323). Впрочем, ныне справедливо подчеркивается определенная общность в храмовой архитектуре ряда регионов Восточного Средиземноморья в период заката микенской культуры и восточных миграций Народов моря (Ibid.).

С безусловными микенскими традициями связываются и немногочисленные образцы филистимлянской культовой глиняной пластики. Она представлена как резко стилизованными изображениями сидящей женщины (рис. 8.12:1) (скорее всего — богини), так и реалистическими фигурками скорбящей женщины с поднятыми руками (рис. 8.12:2). Такие фигурки, возможно, являлись декорумом больших сосудов, использовавшихся при погребальных церемониях. К культовым объектам должны быть отнесены и достаточно многочисленные ритуальные сосуды (часто для возлияний), в отдельных случаях и антропоморфные, подобно найденному в Квазиле флакону в виде женской фигуры, через груди которой производилось возлияние (рис. 8.13). У других сосудов носики оформлены в виде животных, плодов, горшков. Известны миски, украшенные головами водоплавающих птиц, подобно кораблям Народов моря с рельефа из Мединет-Абу (рис. 8.14). Найдены глиняные плитки, имитировавшие фасад храма и украшенные изображениями божеств в рельефе, глиняные же антропо- и зооморфные маски, использовавшиеся жрецами при ритуальных акциях, большие "трубящие" раковины для звукового сопровождения культовых действ и, наконец, самые различные жертвенные приношения — драгоценности, изделия из металлов, слоновой кости, алабастра, множество глиняных сосудов. И здесь микенские и кипрские традиции сочетаются с ханаанейскими и египетскими. Единичные находки нерасшифрованных надписей на каменных печатях позволяют предположить использование филистимлянами письменной системы эгейского круга. Сами печати — конические и пирамидальные с изображениями человека и животных, в двух случаях при людях были музыкальные инструменты, подобные арфе.

Погребальные памятники филистимлян в Асоре, Телль эль-Фаре, Телль Эйтуне и прочих Народов моря в Тел Зероре, Беф-Шане и др. свидетельствуют о большом многообразии соответствующих обрядов и сооружений даже в пределах единого некрополя. Так на большом кладбище Асора найдены обычные могилы, прямоугольные цисты и погребения в объемных кувшинах с отбитым горлом, совмещенных попарно и образующих гроб. Есть и признаки кремации.

В Телль эль-Фаре (южн.) встречены катакомбы наряду с простыми ямами: возможно, они сооружались для представителей общественной верхушки. Наконец, глиняные антропоидные саркофаги, в том числе так называемого гротескного стиля, в ограниченном числе представленные в ряде некрополей, связываются прежде всего с филистимлянскими наемниками, служившими в египетских войсках и воспринявшими соответствующие обрядовые особенности (Mazar, 1990, р. 327).

В целом нашествие Народов моря не привело к решительной смене населения и культуры Палестины в последней четверти II тыс. до Р. Х. Но оно обусловило установление политического господства пришельцев в ряде городов, достаточно длительный процесс взаимодействия с сохранившимися ханаанейскими группами и выработку ряда эклектических феноменов в материальной культуре, подобной бихромной и сменившей ее в конце XI в. до Р. Х. краснолощеной керамике. Самостоятельность и некоторая культурная специфика филистимлянских городов сохранились и в первой половине I тыс. до Р. Х.

Распространение и консолидация израильских групп в Палестине

События, которыми ознаменованы последние три века II тыс. до Р. Х. в Палестине, чрезвычайно сложны и многогранны. Столь же сложны, а в ряде случаев недостаточны или предельно дискуссионны и археологические их свидетельства. Уже рассмотренное появление Народов моря сочеталось, с одной стороны, с продолжением развития коренного ханаанейского населения и его сложившихся культурных традиций, с другой — с вторжениями и расселением израильских племен.

"В этот период — в основном между 1200 и 1000 гг. до Р. Х., — пишет К. Кеньон, — Палестина была разделена на три отнюдь не стабильных сферы влияния: филистимлянскую, сохранившихся мощных ханаанейских городов, противостоявших как филистимлянскому, так и израильскому давлению, и израильских племен, прочно обосновавшихся и сплотившихся в значительные группы" (Kеnyon, 1979, р. 225). Динамичное взаимодействие этих групп, осложненное египетскими влияниями (при сохранении и самого египетского присутствия), резко затрудняет интерпретацию археологических свидетельств. Границы конкретных культурных феноменов быстро менялись, города переходили из рук в руки, разрушались и восстанавливались, вопросы о виновниках и датах этих событий далеко не всегда могут быть решены однозначно. И столь же неоднозначны опыты установления соответствий между археологическими и письменными — прежде всего библейскими — свидетельствами. Но необходимость таких опытов и значение их сомнению не подлежат.

Здесь требуется особое внимание к конкретным слоям городов и поселков, верификации признаков их разрушений, к обоснованию времени последних, доказательствам их одновременности или разновременности. Согласно проведенным до сего времени подобным исследованиям, в одних случаях археологические свидетельства противоречат библейским повествованиям — например, о разгроме Арада (Числ 21:3; 33:40), победе израильтян над аморреями в Трансиордании (Числ 21:21-32), над ханаанеянами у Гая (Нав 7:2; 8), Хеврона, Иармуфа (Нав 10:5) и пр., в других — подтверждают их (взятие Лахиша, Асора, Вефиля, возможно, Иерихона), хотя и с существенными археологическими коррекциями, не позволяющими говорить о едином сокрушительном вторжении. Гораздо реальнее затяжная серия региональных войн против конкретных ханаанейских городов. Эти локальные столкновения израильтян с ханаанеянами преобразованы в повествовании Иисуса Навина в версию единого нашествия, отразившую сложный процесс, в ходе которого ряд ослабленных трехсотлетним египетским господством ханаанейских городов перешел под господство новой, хотя и родственной им, израильской этнической группы.

Представления о древнейших израильских поселениях Палестины еще недавно были весьма ограниченными. Говоря о собственно израильских памятниках времени Судей, В. Олбрайт подчеркивает, что их постройки "поражают крайней примитивностью и отсутствием культурной изощренности, характерной для XII — начала XI в. до Р. Х. Контраст между искусно заложенными фундаментами и дренажными системами ханаанейских городов и сменившими их скоплениями камней (особенно в Вефиле), трудно переоценить" (Albright, 1960, р. 12). К. Кеньон, полностью с этим соглашаясь, видит причины такой информационной лакуны и очевидного культурного спада как в скудости археологических свидетельств, так и в общей культурной ограниченности самих израильских групп. Кроме того, она подчеркивает, что значительная часть заселенной последними территории представляла собой нагорья, где основным строительным материалом был камень. Поэтому стены обветшавших построек предпочитали разбирать, а камень переиспользовать для следующего строительного этапа, на котором основания стен сохранялись. А следовательно, не только планы, но и уровни построек изменялись очень мало, что резко лимитировало возможности стратиграфических наблюдений в отличие от фиксации последовательно наслаивавшихся развалов кирпичных сооружений речных долин (Kenyon, 1979, р. 230).

Однако интенсивные и целенаправленные обследования сплошных территорий, проведенные в последние десятилетия, позволили открыть сотни небольших поселков, что определило места основной концентрации израильских групп в различных районах Палестины, начиная с Верхней Галилеи, и далее в Нижней Галилее, Центральном нагорье, районе Мертвого моря, Негеве, Заиорданье (Mazar, 1990, рр. 335–337). Сосуществуя с городами — ханаанейскими, филистимлянскими, захваченными самими израильтянами, они знаменовали новую систему заселения региона с адаптацией полукочевников в условия развитых городов и этнической "чересполосицей", впрочем, характерной для Палестины и в предшествовавшие периоды, но ныне принявшей весьма резкие формы и обусловившей многочисленные столкновения, а иногда и затяжные войны. "Существуют различные оценки, — пишет А. Мазар, — литературного повествования о израильском завоевании в Книге Иисуса Навина 1:11. Некоторые считают, что оно отражает реальную военную кампанию, возглавленную Иисусом Навином (И. Кауфманн, И. Ядин и др.), другие рассматривают его как чисто литературное творение, причем созданное в значительно более поздний период. Тем не менее даже эта последняя точка зрения не исключает возможности отражения в рассказах отдельных исторических событий, имевших место в процессе израильского расселения" (Mazar, 1990, р. 331).

Очевидно, если завоевание коснулось лишь определенной части ханаанейских городов, то оно в то же время отнюдь не может считаться единственной формой расселения израильских групп в Палестине. В ряде случаев поселки — то единичные, то небольшими скоплениями, появляются в нагорьях и засушливых долинах, ранее почти не заселенных. Примером тому могут служить пусть немногочисленные поселения в Хевронском нагорье и в Сефиле Иудеи, развившиеся позднее в города (Хеврон, Беф-Цур, Телль Бейт Мирсим), или лишь сезонные. Близкие картины в полузасушливых долинах Арада и Беэр-Шевы, где возникали такие поселения, как Тел Масос, Тел Ездар, Беэр-Шева. Особенно развился Арад; концентрация в нем населения обусловлена наличием водных источников и расположением на путях из районов Заиорданья и Вади Араба в приморскую равнину, что отражено синкретическим характером культуры памятника. В Беэр-Шеве прослежено постепенное развитие на протяжении XI в. до Р. Х. от примитивного лагеря с легкими жилищами (палатками?), ямами-хранилищами и цистернами для воды до небольшого стационарного поселка, связанного, возможно, с сыновьями пророка Самуила (1 Цар 8:3).

В Х в. до Р. Х. активный процесс заселения отмечен на нагорье Негева, значительное число небольших поселков появляется и в незаселенных ранее районах Заиорданья. В целом на основании археологических свидетельств предполагается, что процесс заселения Палестины израильскими группами начиная с раннего XII в. до Р. Х. охватил Центральное нагорье, далее ряд районов Заиорданья и Северного Негева, тогда как в Галилее он фиксируется в основном в XI в. до Р. Х. Допускается независимое заселение различных районов самостоятельными племенными группами полукочевых скотоводов, частично местными, частично продвинувшимися из прилегающих к Палестине пустынных территорий.

В конце XI в. до Р. Х. многие поселки были оставлены. Некоторые более не возродились (Силом, Гай, Тел Масос и др.), другие же (Беф-Цур, Хеврон, Телль Бейт Мирсим, Дан, Асор, Телль эн-Насбех) были восстановлены и расцвели в последующий период Единого царства. Подобные изменения были связаны с концентрацией населения в формирующихся в этот период израильских городах. Что касается рассматриваемого раннего периода, то в большинстве его поселений отсутствовали фортификации, хотя определенное оборонительное значение могла иметь встреченная в отдельных случаях (Силом) линия стен внешнего ряда расположенных по кругу домов. Вообще же круглые или овальные планы характерны для израильских поселений этого периода, причем в ряде случаев центральные их участки оставались свободными от застройки (Тел Масос, Тел Ездар, Беэр-Шева, Гай и др.). Эти свободные площади предназначались, скорее всего, для загона скота и размещения больших зернохранилищ. Окружавшие же их десятки помещений, раздельных или сочлененных и составлявших многокомнатные блоки, тяготели к периферии. Такую схему рассматривают как реминисценцию лагерей полукочевников-бедуинов (Mazar, 1990, р. 338).

На раннем этапе лишь Гилох имел оборонительную стену, состоявшую из отдельных сегментов и охватывавшую часть большого поселка (рис. 8.15). Кроме того, вне укрепленной части найдено основание отдельно стоящей массивной боевой башни: подобный вид фортификационных сооружений до этого не встречался. Специфичны и внутренние каменные стены, разделяющие поселение на ряд крупных участков, в которых тоже можно видеть загоны с примыкающими к ним домами. Это еще одно подтверждение реминисценций скотоводческих традиций.

Для планов домов рассматриваемого периода характерна группировка помещений по сторонам прямоугольных дворов, разделенных рядами колонн из грубо обработанных камней. Такие ряды колонн известны уже в позднем бронзовом веке, но тогда, особенно в жилых домах, они были крайне редки, теперь же получают широкое распространение во всех районах Палестины, включая израильские, ханаанейские и филистимлянские. Вырабатываются стереотипы четырехкомнатных и трехкомнатных домов (двор, параллельное ему помещение с поддерживающими перекрытие колоннами и комнатами позади него). Можно согласиться с А. Мазаром, считающим эти стереотипы специфичными для данного периода и воспринятыми с теми или иными вариациями всеми указанными этническими группами. Столь же вероятно его предположение о корнях этой традиции в жилой архитектуре позднего бронзового века Южного Ханаана.

В Тел Масосе дома указанных типов составляют ряд кварталов северной части поселения (рис. 8.16–8.17). В южной же открыты дома иных планов, связанных, возможно, с египетскими и ханаанейскими традициями предшествующего периода. В конце периода — в XI в. до Р. Х. начинают вырабатываться и собственные формы фортификационной архитектуры. Здесь характерны квадратные крепости с "казематными стенами" (двойные стены с длинными узкими помещениями между ними, часть помещений замурована камнями и землей, другие служили кладовыми) толщиной от 1,5 до 4,5 м.

Отмеченная выше башня из необработанных камней в Гилохе предваряет распространение таких боевых конструкций в конце периода, когда Книгой Судей они упоминаются в Сихеме (Суд 9:46–49), Пенуэле (Суд 8:17) и Тебезе (Суд 9:50–52). В небольшом, заметно отличающемся от этих городов Гилохе наличие башни может связываться с тем, что поселение это контролировало Рефаимскую долину, идущую от Вифлеема к Иерусалиму и находившуюся под угрозой иевусейского Иерусалима, завоеванного лишь при Давиде.

Найденные в ранних израильских городах и поселках хозяйственные сооружения, такие как цистерны и зернохранилища, продолжали традицию, выработанную в Ханаане еще в среднем бронзовом веке. Развитие земледелия, явившееся одной из основных форм адаптации израильтян в условиях занятых территорий, документировано свидетельствами крупных зерновых запасов и создания специальных террас на склонах с их расчисткой, сопровождавшейся сведением лесов.

Для керамики раннего периода железного века характерно заметное обеднение репертуара форм, ограниченного теперь сугубо бытовыми сосудами, прежде всего большими пифосами для воды, меньшими кувшинами для вина или масла, кухонными горшками и незначительным числом прочих форм (рис. 8.18). Орнаментация редка и выполнена лишь резцом и штампом. Комплекс Виделом резко отличается от ханаанейской и филистимлянской керамики прибрежной долины. Представляется, что вначале собственно керамической традиции у израильских групп не было и они заимствовали необходимую керамику у ханаанеян, далее стали производить очень ограниченное число форм, также используя ханаанейские прототипы. Соответственно в смежных с прибрежной равниной районах керамический репертуар несколько разнообразнее.

Сведения о культовой практике израильтян этого периода скудны. Даже на местах, где библейские тексты отмечают наличие святилищ или алтарей, остатки их либо не сохранились, либо представлены достаточно неопределенными находками. Так центральная часть Силома, где после завоевания Ханаана была поставлена скиния завета (Нав 18:1), разрушена эрозией и поздней застройкой. Но здесь засвидетельствовано существование святилища начиная с позднего бронзового века, связанного, скорее всего, с полукочевыми скотоводами, поскольку следов оседлого поселения того периода на холме не обнаружено. А. Мазар предполагает, что эта традиция могла обусловить избрание Силома как религиозного центра израильтян периода Судей. Им же рассмотрен дискуссионный вопрос об остатках необычных конструкций со следами возможных жертвоприношений на горе Гевал. Автор этих раскопок Зертал (A. Zertal) идентифицировал сооружения как алтарь, воздвигнутый Иисусом Навином и упоминаемый в Ветхом Завете (Нав 8:30–32) (рис. 8.19), что вызвало серьезные возражения. Допуская ошибки в деталях интерпретации сложного памятника, А. Мазар склоняется к признанию его изначально культового характера и связи с библейской традицией (Mazar, 1990, р. 348).

В центре района израильских поселений на Самарийских холмах найдено открытое культовое место в виде кольца из камней около 20 м диаметром (Mazar, 1990, р. 350). Центр свободен и предназначен, возможно, для священного древа. У восточного края кольца крупный "стоячий камень" ("massebah"), против него — мощеная площадка для жертвоприношений. На ней уникальная находка — бронзовая статуэтка длиной 18 см, бык (рис. 8.20) — может быть, реминисценция золотого тельца, упоминаемого в Библии в связи с Исходом и храмами, воздвигнутыми в Вефиле и Дане (Исх 32:1–35, 3 Цар 12:23–33) (Mazar, 1990, р. 351). В ханаанейской религии бык был связан с символом Ваала — бога бури, который иногда изображался стоящим на спине быка. Возможно, у северных израильских племен бык рассматривался либо как символ, либо как пьедестал бога Израиля (функционально близко керубам Иерусалимского храма). Статуэтки быка известны в ханаанейской культуре (в Асоре и Угарите), скорее всего, и упомянутый экземпляр отлит в ханаанейской мастерской, но использовался израильтянами северных Самарийских холмов. То же можно сказать о бронзовой статуэтке сидящей богини ханаанейского типа, найденной на ритуальной площадке XI в. до Р. Х. в Асоре (Ibid., р. 352).

Этническая идентификация конкретных групп населения и вопросы участия их в сложении израильского этноса требуют предельной осторожности, особенно при использовании археологических источников. Для конкретных городов может учитываться согласованность их археологических показателей с библейской письменной традицией (например, городов Силом, Мицпа, Дан, Беэр-Шева и др.), для различных же поселенческих систем (включая и городские) этническая идентификация много сложнее: имея близкую материальную культуру, они могли принадлежать различным этническим группам. При сближении последних в основных районах, отмеченных позднейшей библейской традицией как израильские, ко всем этим группам стало применяться такое же обобщающее обозначение, покрывающее как жителей больших городов, так и небольшие общины земледельцев и пастухов. Это правильно подчеркивается А. Мазаром. В этой связи он отмечает гипотезу, согласно которой одним из компонентов процесса создания израильского этноса явились потомки местного городского населения среднего бронзового века, вынужденные перейти к полукочевому скотоводству в позднем бронзовом веке и начавшие возвращаться к оседлости в железном веке. Сторонники подобных своего рода автохтонных гипотез древнееврейского этногенеза связывали с этим процессом и известную по нарративным (в том числе египетским) источникам общность хапиру, "полиэтничных по своей природе" (Немировский, 1996, с. 12). Сам А. Мазар упоминает эти гипотезы достаточно осторожно, подчеркивая невозможность доказать связь указанных групп с основным ядром процесса, с традицией библейских повествований и появлением ягвизма.

Мы же уже касались их в связи с проблемой возникновения патриархальной традиции, полностью согласившись с разработкой ее А. А. Немировским, в том числе и с его доказательствами историчности миграции предков древних евреев в Палестину из Южной Месопотамии. Скорее всего, здесь следует предполагать движение крупного племенного союза (или племенных союзов), находившегося на стадии развития, именуемой ныне "вождеством". Такая миграция отнюдь не была явлением экстраординарным для Ближнего Востока, а для II тыс. до Р. Х. в особенности. Авраам, Исаак и Иаков, которых, как уже отмечалось выше, А. А. Немировский считает реально существовавшими личностями (Там же, с. 14), и являлись вождями (Патриархами) племенных объединений как в период миграций, так и в период расселения древних евреев в Палестине, где они вступили и в конфронтацию, и в определенное взаимодействие с ханаанеянами и филистимлянами. Яркие описания этих событий даны в Ветхом Завете, прежде всего в Книге Иисуса Навина, Книге Судей, а далее и в 1-й Книге Царств. О конфронтации и общем характере израильского завоевания мы уже кратко писали выше. Что же касается взаимодействия, то оно, безусловно, сыграло весьма существенную роль и в консолидации израильтян, и прежде всего в процессе их культурного развития на догосударственной ступени (период Судей).

Первостепенным источником культурных воздействий являлась здесь ханаанейская культура. Она продолжала развиваться в Приморской равнине под филистимлянским контролем, причем и сами филистимляне достаточно многое из нее заимствовали. Представлена она и в двух районах Северной Палестины: в долине Изреель — вплоть до Беф-Шана на востоке, и в долине Акра — к северу от горы Кармел. В первом это документируется материалами Мегиддо и Беф-Шана, восстановленных в XI в. до Р. Х. Специфическая ветвь ханаанейской культуры развилась на Финикийском побережье в особый феномен финикийской культуры (финикийцы — греческий термин для обозначения потомков ханаанеян в Тире и Сидоне). В долине Акра исследованы ранние финикийские города Ахзив, Телль Кейсан, Телль Абу Хавам и др. В ряде случаев можно говорить о взаимодействии ханаанейских и филистимлянских (ахейских) традиций с определенным взаимным обогащением. И, естественно, распространение в Палестине израильтян отнюдь не сводилось к их непрестанным войнам с этими этническими группами. Воздействие великой ханаанейской культуры на социальные структуры, экономику и особенно культуру древних евреев безусловно и многосторонне. Достаточно привести лишь несколько примеров.

Ханаанейские города-государства, подчиненные и в ряде случаев восстановленные израильтянами (Мегиддо, Сихем, Апек, Гезер, Иерусалим и др.), явились значительным импульсом для адаптации последних в условиях городских систем, а далее и для их собственного городского строительства. При этом широко использовались (пусть с определенными модификациями) исконные ханаанейские архитектурные каноны как в планировке и фортификационных системах, так и в планах, строительных приемах и деталях конкретных комплексов, прежде всего храмов (ведь даже легендарный храм Соломона в плане своем повторял стереотип, выработанный в конце среднего бронзового века, скорее всего, предками ханаанеян).

Керамики мы уже касались выше — ныне лишь повторим, что как техника ее формовки (появление гончарного круга быстрого вращения), так и основной репертуар форм, приемов, техники и сюжетов орнаментации в железном веке I–II сохраняли целый ряд традиций, выработанных ханаанеянами и обогащенных египетскими и филистимлянскими привнесениями.

Следующим важнейшим феноменом ханаанейской культуры (а в определенной мере и культур Народов моря — прежде всего филистимлян), решительно воздействовавшим на пришельцев — израильтян, были металлургия и металлообработка. В XII–XI вв. до Р. Х., несмотря на появление железа, бронза сохраняла абсолютное господство в сфере производства оружия, орудий, металлических сосудов, украшений. А. Мазар подчеркивает, что как и в позднем бронзовом веке, так и на ранней фазе железного века бронзолитейные мастерские были широко распространены по всей Палестине (Дан, Телль Харашим в Верхней Галилее, южнее Телль Дейр Алла, Телль Квазиль, Вефсамис, Тел Мор, Тел Масос). Продолжали функционировать медные рудники Тимны и Пунона, наряду с которыми сырье поступало с Кипра, определенную часть его давала и переплавка пришедших в негодность медных и бронзовых изделий (Mazar, 1990, р. 359). При этом бронзовые объекты в основном сохраняют формы, выработанные ханаанейскими литейщиками в позднем бронзовом веке. Даже ритуальные статуэтки, подобные сидящей богине из Асора и упоминавшемуся быку с Самарийских холмов, выполнены в ханаанейской традиции. В этом же плане должно быть отмечено и воздействие западных — кипрских и эгейских форм, связанное, очевидно, с Народами моря. Здесь А. Мазар отмечает предметы вооружения, найденные в ранних слоях железного века Мегиддо, Телль Квазиля, Тел Зерора, Ахзива, Телль эс-Сайдийе, а среди них такие характерные формы, как двойные топоры (лабрисы), клевцы, вытянутые втульчатые копья и бронзовые мечи эгейских типов с синхронными кипрскими параллелями.

И все же, несмотря на прочность, развитость и многообразие традиций металлургии бронзы, не позднее XII в. до Р. Х. появилось железо. Гомер назвал его "многотрудным металлом": ведь плавится оно при практически недостижимой тогда температуре 1529°C, поэтому вначале его и не плавили, а расковывали полученную в сыродутных печах размягченную крицу. На Ближнем Востоке железо, особенно метеоритное, знали издавна и считали металлом драгоценным, используя его в единичных случаях для производства украшений. В Месопотамии известна находка кинжала III тыс. до Р. Х. с золотым клинком и железной рукояткой. И в XII–XI вв. до Р. Х., на ранней фазе железного века Палестины, железо оставалось металлом редким и дорогим. Полагают, что переход к нему от бронзы был в известной мере обусловлен трудностями в получении меди и олова, усугубившимися в результате распада сложившейся в позднем бронзовом веке Восточного Средиземноморья системы международных связей (Ibid.). И использовалось железо в Палестине вначале для производства браслетов, серег и подвесок, и лишь очень редко — для оружия. Древнейшим же крупным железным орудием, свидетельствующим о выработке достаточно высокой технологии, явился клевец из слоя XI в. до Р. Х. крепости Хар Адир (рис. 8.21). "Технологическая революция, — заключает А. Мазар, — открыла дорогу распространению железа" (Ibid., р. 361).

Во всяком случае, концентрация в Палестине развитых и многообразных металлургических традиций стала значительнейшим фактором общего развития всех групп ее населения, как местных, так и пришлых. Сравнительно быстрое наращивание военной мощи израильтян — прямое тому свидетельство.

И еще об одной стороне культурного развития Палестины начала железного века, связанной с давними ханаанейскими импульсами — об искусстве. Предварительно подчеркну, что для ряда культурных очагов Восточного Средиземноморья — Египта, хеттской державы, микенского мира — XII–XI вв. до Р. Х. отмечены известным упадком искусства, их именуют даже "темным периодом" (Ibid.). В какой-то мере коснулось это и Палестины. Но возникшая в позднем бронзовом веке ханаанейская традиция художественной резьбы по слоновой кости продолжала развиваться и в этот период, достигнув поразительного совершенства. Обогащенная новыми мотивами и сюжетами, привнесенными в нее Народами моря, она была воспринята израильтянами и финикийцами, особенно при производстве культовых изделий — ларцов, символов, плакеток и т.п.

И наконец — такой важнейший фактор культурного развития, как письменность. Отмечая крайне ограниченное число найденных до сего времени древнееврейских надписей, относящихся к рассматриваемому периоду, А. Мазар тем не менее справедливо подчеркивает их значение для представлений о развитии алфавитного письма в начале железного века (Ibid.). Им рассматриваются следующие конкретные памятники.

Остракон с резной надписью из Избет Сартаха — скорее всего, детское упражнение, в одной из строк которого перечислены буквы алфавита (с некоторыми упущениями и ошибками), в других представлены невразумительные комбинации знаков.

Надпись на сосуде из Южной Филистии, содержащая два ханаанейских имени, носящая просветительный характер и относящаяся к XII в. до Р. Х. (как и остракон из Избет Сартаха).

Печать с надписью "Принадлежащее Абе", выполненной, как и предыдущая надпись, алфавитным шрифтом этого периода, найденная также в Филистии, близ Екрона. Две последние находки свидетельствуют о том, что ханаанейская алфавитная система использовалась в Филистии наряду с нерасшифрованной до сего времени линейной филистимлянской системой, известной по печатям из Ашдода.

Пять надписанных наконечников стрел, обнаруженных близ Вифлеема и являющихся важнейшими памятниками письменности XI в. до Р. Х. Имя владельца безусловно ханаанейское (Ben Anat), известное по одному из "младших" Судей (Суд 3:31), прочие имена (Abd) и особенно титулы (I b't — "львица") А. Мазар предположительно сопоставляет с наемными лучниками Давида до восшествия его на престол, также именовавшимися "львами". Все же эти немногочисленные памятники свидетельствуют о восприятии израильтянами данного периода алфавитного письма и безусловной роли ханаанеян в этом процессе.

В целом результаты рассмотренного взаимодействия немало способствовали как культурному, так и социально-экономическому развитию израильских групп, обусловившему переход от "вождества" к формированию государственности.

Назад   Вперед