Глава 9
Археологические памятники периода Единого Царства

Основным источником, позволяющим судить об истории Палестины на протяжении сравнительно короткого — 75-летнего — периода Единого израильского царства (1000–925 гг. до Р. Х.), являются письменные свидетельства, и прежде всего библейские тексты. Роль археологии при этом изменилась и в известной мере отошла на задний план, но отнюдь не утеряла свое значение и для реконструкции материальной культуры и ее эволюции, и для верификации, разъяснения и интерпретации библейских текстов и, наконец, для освещения общего ближневосточного исторического и культурного фона, который в значительной мере определял судьбы Палестины и характер ее культурного развития в этот период. С данными археологии, как справедливо подчеркивает А. Мазар, связана разработка и ключевых исторических вопросов, таких, как переход от племенных структур и первых социальных образований древних евреев периода Судей ("вождества") к консолидации и монархии, соответствие библейских текстов подлинному уровню развития и мощи Израильского царства, международные связи последнего и общее место в древней истории Ближнего Востока, наконец, внутреннее развитие общества в период Единого царства (Mazar, 1990, р. 373).

Между тем, по заключению того же А. Мазара, именно для времени трех царей этого периода — Саула, Давида и Соломона, ставших главными героями исторических повествований Ветхого Завета, — археологические свидетельства весьма скудны. Особенно это касается времени правления двух первых. С резиденцией Саула связывают Гиву Саулову (1 Цар 11:4), лишь незначительные остатки которой идентифицированы В. Олбрайтом в 7 км к северу от Иерусалима. Мощная крепость имела, скорее всего, прямоугольный, близкий к квадрату план (рис. 9.1). Предполагаемые ее размеры 5762 м. Стены казематной конструкции достигали в ширину 4,5 м. По углам располагались боевые башни. Полный план гипотетичен; сохранились остатки лишь юго-западного угла крепости с частью каземата, состоявшего из двух ограждавших его панцирей — внешнего (1,5 м) и внутреннего (1,3 м).

Системы построек, связанные со временем правления Саула, неизвестны, как неизвестны и достоверно относящиеся к периоду его царствования слои городов. Период этот продолжался от десяти до двенадцати лет. Главным его достижением было объединение ряда израильских группировок от Галаада до Иудеи, создание первого политического единства, столь необходимого перед лицом постоянной военной угрозы со стороны таких могучих противников, как филистимляне на западе, ханаанеяне на севере, аммонитяне на востоке, амаликеты на юге, контролировавших значительную часть Палестины. Единство было еще очень шатким, а все царствование Саула отмечено беспрерывными войнами, шедшими с переменным успехом и приведшими к гибели и Саула и его сына Ионафана в битве при горе Гелвуе. Начало государственности было положено, но до созидательной деятельности, оставляющей четкие материальные свидетельства, было еще далеко.

О постройках, относимых ко времени Давида

Предельное военное напряжение, еще более масштабные войны — на сей раз в большинстве своем победоносные, характерны и для 35-летнего правления Давида (1000–965 гг. до Р. Х.), крупнейшего из израильских правителей и основателя традиционной, пережившей века, династии. Библейские повествования создают яркий его облик, и прежде всего это облик воителя. Начав с правления Иудеей (со столицей в Хевроне) под филистимлянским протекторатом, Давид достаточно скоро разбил в сражении у Гаваонского пруда противостоявшую ему северную израильскую группировку, возглавлявшуюся сыном Саула Иевосфеем (2 Цар 8–11), объединил царство, а далее нанес ряд решительных поражений филистимлянам при Ваал Парациме и в долине Рефаим и сбросил их владычество (2 Цар 17–22). Крупнейшим военным достижением этого периода его царствования было завоевание Иерусалима, до того принадлежавшего ханаанейскому племени иевусеев. "Контроль над Иерусалимом, — пишет К. Кеньон, — означал фактически контроль над всей Палестиной, поскольку он расположен на центральной гряде, являющейся единственным путем север — юг... К востоку путь из Иерусалима идет до Иорданской долины и района Иерихона, далее по броду через Иордан к богатому плато Трансиордании, тогда как к западу ряд путей вел к Шефеле и прибрежной долине. Для предшествующего отсутствия внутреннего единства весьма показателен самый факт существования иерусалимского анклава внутри израильских земель. Без обладания Иерусалимом единство было невозможно. Но эффект длительного разделения (израильтян. — Н. М.) на две группы (северную и южную. — Н. М.) сохранялся и предопределил новое разделение на Израиль и Иудею в конце X в. до Р. Х." (Kenyon, 1979, рр. 233–234).

Здесь не место рассматривать прочие военные мероприятия Давида. Они консолидировали страну и, согласно библейской традиции, резко расширили ее территорию, охватившую в их результате большую часть Палестины и Трансиордании (за исключением прибрежной долины Филистии), а также некоторые более северные (прибрежные финикийские) и восточные районы (рис. 9.2). Не будем останавливаться и на верификации этих представлений, поскольку прямые археологические свидетельства этих завоеваний мизерны. Исключение составляют Иерусалим и немногочисленные прочие города, сохранившие остатки строительной деятельности времени царствования Давида.

Но и здесь эти остатки бедны и далеко не всегда достаточно определенны и в хронологическом и в функциональном аспектах. Сразу же подчеркнем особые трудности археологических исследований Иерусалима. Первые следы человеческих поселений на его месте относятся к раннему, а городских сооружений — к среднему бронзовому веку, то есть имеют более чем четырехтысячелетнюю давность. Многократные природные и рукотворные разрушения его, смещения целых районов — вплоть до центральных, бесконечные перестройки с серьезнейшими нарушениями более ранних строительных уровней, эрозия и каменоломни, перекрытие ключевых памятников массивными — в том числе культовыми — конструкциями последующих периодов и многие другие акции резко усложняют стратиграфию Иерусалима и возможность идентификации конкретных построек и их комплексов и определения хронологической их принадлежности. Подобные определения по отношению к открытиям в Иерусалиме неоднократно пересматривались и далеко не всегда — вплоть до настоящего времени — могут считаться окончательно установленными.

Несколько слов об общей характеристике памятника (Vincent et Ste`ve, 1954; Kenyon, 1974). Иевусейский (=ханаанейский) Иерусалим располагался на высоком холме Офел, на отроге, несколько ниже кряжа. Место это было хорошо защищено самой природой: город ограждался крутыми склонами, спускавшимися к долинам Кедрон на востоке и Терапеон на западе. Обе долины сходятся, что еще более затрудняет доступ к городу: лишь узкий перешеек соединяет его с возвышенностью, на которой находится современный Иерусалим. В долине Кедрон располагался Гихон — постоянно функционировавший водный источник — важнейший фактор локализации древних городов.

И конечно, природная защищенность с самого начала существования города дополнялась созданием фортификаций. Появившись еще в среднем бронзовом веке, они в дальнейшем многократно перестраивались, дополнялись, заменялись новыми системами. Идентификация и датировка их чрезвычайно трудны. Первоначально ко времени Давида и Соломона относили обводную стену, шедшую вдоль восточного гребня Офела вместе со связанной с ней массивной башней. В них видели дополнение к первоначальной иевусейской фортификационной системе. Стена должна была преграждать доступ не только к городу, но и к системе шахт и тоннелей, связанных с расположенными в долине источниками, обеспечивавшими водоснабжение Иерусалима. Но дальнейшие исследования показали, что шахты выходят на поверхность далеко за пределами идущей вдоль гребня стены, которая защищать их никак не могла, и что относится эта стена не к X в. до Р. Х., а концу I тыс. до Р. Х. Подлинно же древняя стена, функционировавшая и при иевусеях и при Давиде, более того, повторявшая линию стены среднего бронзового века (почти полностью разрушенной эрозией), была обнаружена английской экспедицией в 50 м восточнее первой и 29 м ниже ее по склону. На этой позиции она препятствовала захвату сооружений системы водоснабжения и в то же время не уступала по уровню холмам противоположной стороны долины, где мог появиться неприятель. Прослежены также западная и северная стены этой системы. Вместе они ограждали площадь около 4,4 га (Kenyon, 1979, р. 235 sgg).

Проводившая эти принципиально важные исследования К. Кеньон подчеркивает, что Давид воспринял не только ханаанейскую фортификационную систему города, но и еще один весьма существенный элемент его планировки. Город среднего бронзового века был построен на скале, охватив и крутой западный ее склон. Около XIII в. до Р. Х. была проведена значительная перепланировка, основу которой составляло сооружение целой серии террас как базы для гораздо более активной застройки. При Давиде террасы были реставрированы и расширены, что заметно улучшило условия застройки по сравнению с крутым склоном. Но, с другой стороны, террасы в большей мере подвержены разрушениям и на них сохранились остатки лишь единичных построек значительно более позднего периода (Ibid.).

На крутом восточном склоне холма, над источником Гихоном, открыто массивное сооружение, условно отнесенное к X в. до Р. Х. Оно представляет собой гигантскую опорную стену, сохранившуюся на высоту 16,5 м и поддерживавшую в основном разрушенную монументальную конструкцию, — А. Мазар пишет о возможной идентификации последней как иевусейской "крепости Сиона", взятой при штурме Иерусалима и ставшей "городом Давидовым" (1 Пар 11:5). Расположение ее на вершине холма над Гихоном характерно именно для времени Давида, поскольку при Соломоне акрополь был смещен к северу, при дальнейшем же распространении города к восточным склонам холма эта огромная опорная стена была заброшена (Mazar, 1990, р. 374) (рис. 9.3).

Временем Давида могут быть датированы скромные поселки, возникшие на руинах им же разрушенных ханаанейских и филистимлянских городов. В Мегиддо остатки такого поселка представлены слоем V В. По идентификации слоев города Й. Ядиным (Yadin, 1972, 1975), принятой и А. Мазаром (Mazar, 1990, р. 382), в этот период, последовавший за большим пожаром 1000 г. до Р. Х., возникший на месте Мегиддо поселок не имел особой фортификационной системы. Дома располагались по периметру верхней площадки холма, сплошная их линия сама имела оборонительное значение, как и у некоторых поселков предыдущего периода Судей. Не было не только фортификаций, но и крупных общественных построек. Близкая картина и в Телль Квазиле, где большие участки внутри также лишенной фортификаций территории бывшего филистимлянского города оставались свободными от застройки (слой IX). Правда, в первой половине X в. до Р. Х. был частично реставрирован храм X слоя, что могло соответствовать времени царствования Давида. Лахиш, разгромленный еще в середине XII в. до Р. Х., возродился в X в. до Р. Х. на ограниченной, первоначально не укрепленной площади (слой V). Этот поселок А. Мазар осторожно датирует временем Единого царства, то есть до создания здесь дворцового комплекса и массивных оборонительных сооружений (Ibid., рр. 389, 401, ref. 20).

И все же названные памятники являются индикаторами начавшегося израильского урбанизационного процесса. Число таких индикаторов может быть умножено. Очень близкая картина возникновения израильских поселков на руинах предшествующих им разгромленных городов железного века II зафиксирована раскопками Телль Бейт Мирсима и Тимны; в последней, как и в ряде упомянутых выше случаев, еще не было специальной фортификационной системы, но она уже намечалась: в слое X в. до Р. Х. открыты остатки домов, стоявших кольцом по периметру холма, вход же на территорию формирующегося города шел через ворота, образованные двумя квадратными в плане башнями. Что касается Телль Бейт Мирсима, то он, как и Вефсамис, лишь ориентировочно может быть связан с рассматриваемым периодом, но каменные стены этих городов соответствуют военным мероприятиям, предпринимавшимся Давидом против филистимлян в начале его царствования.

Еще более выразительно отмеченный процесс документируется в Тирзе, успевшей уже в рассматриваемый период обрести облик подлинного города — хорошо распланированного и густо заселенного. Следует особо подчеркнуть ортогональную его планировку, почти полностью отсутствующую у более поздних израильских поселков, а также появление ряда "четырехкомнатных домов", напротив, весьма характерных для непосредственно следующего — Соломонова — периода. Как отмечает А. Мазар, корни обоих этих показателей уходят в конец XI в. до Р. Х. и представлены в X слое Телль Квазиля (Ibid., рр. 389, 466).

Возможна принадлежность ко времени правления Давида небольших поселков, подобных Хирбет Давару близ библейского Михмаша или Тел Беэр-Шеве (слой VII). Они имели округлые очертания домов, расположенных по периметру, и свободный от застройки центр — то есть известную уже нам схему, характерную для израильских поселений с самого начала рассматриваемого периода.

По этим отрывочным данным трудно судить о строительной деятельности израильтян в первой половине X в. до Р. Х. Создается впечатление, что принципы ее лишь вырабатывались с использованием традиций предшественников, соседей и противников. В этой связи еще раз подчеркнем, что мизерность строительных свидетельств времени Саула и Давида может быть связана с неослабевающим военным напряжением, отнюдь не способствующим ни созданию, ни сохранности архитектурных комплексов. Более стабильное, отмеченное установлением широких, распространившихся до Киликии, Египта, Месопотамии и Южной Аравии торговых и культурных связей время Соломона (965–928 гг. до Р. Х.) могло обусловить заметную активизацию как строительной деятельности, так и прочих ремесел. В подтверждение этого уместно вспомнить слова Соломона, обращенные к другу Давида Хираму, царю финикийского города Тира, в сообщении о замысле построения храма в Иерусалиме: "Ты знаешь, что Давид, отец мой, не мог построить дом имени Господа, Бога своего, по причине войн с окрестными народами, доколе Господь не покорил их под стопы ног его. Ныне же Господь, Бог мой, даровал мне покой отовсюду: нет противника и нет более препон. И вот, я намерен построить дом имени Господа, Бога моего..." (3 Цар 5:3–5).

Строительная деятельность в период царствования Соломона

Представления о строительстве и урбанизационном процессе Соломонова времени заметно конкретнее и хронологически определеннее.

Но и здесь археологические свидетельства далеко не полны. Главные постройки Соломона в Иерусалиме более известны по нарративным источникам, прежде всего по библейским текстам, нежели по реальным их остаткам. В первую очередь это касается легендарного храма и дворца на Храмовой горе — вершине гряды к северу от Офела (Busin, 1970; Kenyon, 1974; Yаdin, 1975а).

Описание храма и его строительства в Библии (3 Цар 5:16; 6:14–38; 2 Пар 4) достаточно конкретно и детально. Основные его положения: храм стоял на подиуме и представлял собой прямоугольную конструкцию 2550 м при высоте около 15 м и толщине стен до 6 м. Трехчастная схема храма с расположением всех трех компонентов на единой длинной оси (рис. 9.4) известна в Палестине с конца среднего бронзового века и может считаться традиционной для ханаанейской, а далее и финикийской храмовой архитектуры. А. Мазар, давший лаконичное и предельно четкое описание храма на основании исчерпывающего анализа библейского текста (Mazar, 1990, рр. 375–378), подчеркивает преемственность строительных традиций, отмечая, что даже толщина стен Соломонова храма была та же, что и у храма среднего бронзового века в Сихеме. По общим же размерам храм превышал известные образцы как ханаанейской, так и финикийской храмовой архитектуры. Интерьер, согласно библейскому описанию, состоял из портика, святилища и давира — помещения для святое святых; входы во все три части лежали на единой центральной оси. При этом святое святых не было отделено стеной от святилища — здесь предполагается занавес или деревянная перегородка. Кроме того, святое святых было поднято на подиум, и к нему вели несколько ступеней. По продольным сторонам храма располагались трехэтажные вспомогательные помещения, которые могли служить царской сокровищницей и одновременно являлись дополнительной к стенам главного зала опорой тяжелой кровли (Kenyon, 1979, р. 24). Перед храмом же — по всей его ширине — был сооружен притвор шириной 5 м (рис. 9.5).

Как уже отмечалось, появление подобного плана храмовых сооружений связывается с постройками II тыс. до Р. Х. в Ханаане и Северной Сирии. А. Мазар указывает на безусловные прототипы Соломонова храма в среднем бронзовом веке Эблы, Мегиддо, Сихема и на сохранение того же плана в последующий период, что документируется храмом VIII в. до Р. Х. в Телль Тайнате (Сирия) (рис. 9.6). Он же справедливо указывает, что фиксированное в библейском описании обильное применение при строительстве Соломонова храма ввозного кедрового дерева соответствует употреблению того же материала создателями ханаанейских и филистимлянских храмов (Лахиш и Телль Квазиль) (Mazar, 1990, р. 377). Достаточно щедро применялось и золото, прежде всего для облицовки — поверх кедрового дерева — внутренних помещений храма, обкладки деревянного алтаря, стоявшего перед святое святых, а также для производства многочисленных культовых принадлежностей, необходимых для богослужений, таких как ритуальный стол, светильники, блюда, чаши, кадильницы и пр.

Ковчег завета был перенесен из города Давидова в Соломонов храм и помещен в святое святых, где его фланкировали распростертые крылья двух херувимов, вырезанных из масличного дерева и обложенных золотом. Херувимы были подобны сфинксу: они имели туловище льва или быка, крылья орла и голову человека. Этот орнаментальный мотив, по определению А. Мазара, был широко распространен в искусстве ханаанеян, финикийцев и сирийцев бронзового и железного веков подобно прочим украшениям храма — деревянным, каменным, золотым, медным, костяным — таким как орнаментальные решетки, пальметки, плоды и цветы, цепи, бордюры, изображения фантастических и реальных животных, людей, деревьев (Mazar, 1990, рр. 377–379). Несомненно использование и знаменитой финикийской резьбы по слоновой кости.

Две орнаментированные медные колонны — Иахин и Воаз, — стоявшие у фасада Соломонова храма и фланкировавшие вход в него, были, вероятно, чисто декоративны и конструктивной функции не несли. Но они заставляют вспомнить две базы колонн, также не имевших конструктивного значения, открытых в храме позднего бронзового века в Асоре. Абсолютно такие же фланкирующие вход колонны с волютным завершением представлены на глиняной модели святилища из Телль эль-Фары (сев.) (Mazar, 1990, р. 378) (рис. 9.7). Отметим, что изготовление этих крупных медных изделий связывается библейским повествованием с мастером Хирамом из Тира, который "владел способностью, искусством и уменьем выделывать всякие вещи из меди. И пришел он к царю Соломону, и производил у него всякие работы" (3 Цар 7:14). Это еще одно подтверждение тесных связей с финикийскими ремесленными центрами, славившимися, помимо прочего, медными (и, конечно, бронзовыми) изделиями. Целый ряд последних перечислен в библейском описании храма, а далее и дворца Соломона — подставки для ритуальных чаш с большими колесами, украшенные изображениями львов, волов и херувимов, умывальники, лопатки, декоративные изображения фруктов, наконец, "литое медное море" — большой круглый бассейн диаметром около 5 и глубиной около 2,5 м с рельефным орнаментом ("подобиями огурцов"), стоящий на 12 фигурах волов.

Все эти данные, касающиеся Соломонова храма в Иерусалиме, — как общие его параметры, так и детали, — переданы библейским повествованием. Совершенно естествен ряд несомненных преувеличений в них: храм достаточно скоро стал легендарным и вместе со своим создателем превратился в один из символов героического века израильской истории. Но целый ряд текстуальных показателей представляются реальными или близкими к ним. Это касается и общего плана храма, и его размеров, и членения интерьера, характера его оформления и орнаментации. Многие из этих показателей могут быть археологически верифицированы. Но только по сравнительным материалам: очень близкие приведенному описанию планы зафиксированы как в самой Палестине, так и в наиболее выразительных формах — в Северной Сирии и Финикии (от храма среднего бронзового века в Эбле до позднего в Телль Мумбакате и железного века в Телль Тайнате) (рис. 9.6). Там же представлены прямые аналогии и строительным материалам и приемам, характерным для Соломонова храма (сочетание рядов обтесанных камней и кедровых стволов). При этом весьма выразителен тот факт, что специфический финикийский стиль кладки был распространен в Палестине и в последующие за царствованием Соломона периоды — от наиболее ранних построек Самарии (IX в. до Р. Х.) до наиболее поздних (VI в. до Р. Х.) стен Рамат Рахели — дворцового комплекса, исследованного вблизи Иерусалима, к юго-западу от него. О сирийском и финикийском характере орнаментальных мотивов и многочисленных металлических, деревянных и прочих изделий, упомянутых при описании храма, уже говорилось выше. Все это дало право К. Кеньон считать, что "храм носил полностью финикийский характер" (Kenyon, 1979, р. 241).

Все эти соответствия, безусловно, важны и в ряде случаев достаточно убедительны. Но еще раз подчеркну, что все археологические показатели здесь опосредованы и принадлежат аналогам Соломонова храма, но не ему самому. Сам храм не раскопан и, более того, для раскопок при нынешних условиях недоступен, что связано со специфическими трудностями археологических исследований в древних городах, существовавших тысячелетиями и "живых" поныне, где важнейшие памятники перекрыты не менее важными, принадлежащими последующим периодам. Место Соломонова храма расположено под мусульманской святыней Харам эс-Шериф, центром которой является перекрытая большим куполом священная скала, игравшая, как предполагается, роль алтаря-жертвенника. Также предположительно храм располагался к западу от скалы, а длинная ось его была направлена с востока на запад. Тщательное топографическое исследование значительного участка к северу от Офела (включая так называемую Милло — искусственно засыпанную седловину между ним и Храмовой горой) позволило установить соотношение позиции Соломонова храма с последующими конструкциями (реконструкцией его в 516 г. до Р. Х. — по возвращении из вавилонского пленения и далее — вплоть до перестройки в 19 г. до Р. Х. Иродом). Некоторые заключения здесь гипотетичны, другие же дают должные реперы для определения границ расширения Иерусалима при Соломоне — и прежде всего к северу — и места храма на этой территории. Исследователями подчеркивается, что строительство его потребовало создания больших террасных конструкций, это распространялось и на последующие постройки, платформы которых перекрывали Соломонову. Отмечено также, что добавленная территория, находившаяся за пределами иевусейско-Давидова города, дала Соломону площади для нового строительства, включавшего и общественные конструкции (Kenyon, 1979, р. 241).

Среди последних наибольший интерес представляет дворец, детально — подобно храму — описанный в Библии (3 Цар 7:1–2) и, вероятно, стоявший на платформе в этой новой части города — вне храмовой территории. К сожалению, этот район стал впоследствии местом активных каменных выработок, производившихся в различные периоды, начиная со времени Ирода Великого (Kenyon, 1979, p. 241).

Прямых археологических показателей, касающихся этого Cоломонова дворца, нет, и все сведения о нем ограничиваются библейским повествованием. Согласно приведенному в нем описанию, дворец представлял собой сложный комплекс взаимосвязанных построек, свидетельствующий об освоении израильтянами достаточно сложных архитектурных форм и строительных приемов. Среди основных его построек отмечены: дом "из дерева Ливанского", по размерам превосходивший храм (806015 м) и стоявший "на четырех рядах кедровых столбов; и кедровые бревна положены были на столбах. И настлан был помост из кедра над бревнами на сорока пяти столбах, по пятнадцати в ряд. Оконных косяков было три ряда; и три ряда окон, окно против окна. И все двери и дверные косяки были четырехугольные, и окно против окна в три ряда" (3 Цар 7:2–5). Далее отмечаются "притвор из столбов" размерами 2515 м, и перед ним крыльцо, столбы и порог перед ними, и "еще притвор с престолом, с которого он (Соломон. — Н. М.) судил, притвор для судилища сделал он, и покрыл все полы кедром". Позади притвора располагался второй двор. В общем плане комплекса выделяются входной портик, ведущий в тронный зал, за которым находились жилые покои, расположенные по сторонам открытого двора (Mazar, 1990, р. 379). В описании подчеркивается кладка стен из крупных обработанных ("обрезанных пилой") камней. "В основание положены были камни дорогие, камни большие... и сверху дорогие камни, обтесанные по размеру, и кедр. Большой двор огорожен был кругом тремя рядами тесаных камней и одним рядом кедровых бревен..." (3 Цар 7:10–12). В дворцовый комплекс входил и специальный дворец со своим центральным двором и притвором, построенный для любимой жены царя — египтянки, фараоновой дочери.

При подчеркнутом отсутствии археологических свидетельств относительно дворца приходится повторить сказанное уже в связи с описанием храма: весь археологический контекст ханаанейских, филистимлянских, сирийских, финикийских памятников как Cоломонова, так и более ранних периодов, позволяет определенным образом верифицировать библейское повествование. Как общие планы описанных сооружений, так и детали их интерьеров и убранства, строительные приемы, материалы и их обработка, орнаментальные мотивы находят значительное число соответствий в отмечавшихся уже памятниках — прежде всего в Тире и Сидоне в Финикии, Каркемише в Северной Сирии, Мегиддо (слой IV В), Гезере, Телль эль-Хеси (слой V), Асоре, Таанахе, Лахише в самой Палестине.

И хотя лишь часть этих памятников может быть с уверенностью связана с царствованием Соломона, наличия их достаточно для заключения, что строительная деятельность его не ограничивалась Иерусалимом, хотя на него и приходилась львиная ее доля. О масштабах ее свидетельствует, помимо храма и дворцового комплекса, такое значительное мероприятие, как создание Милло — заполнения топографических помех в виде депрессий и впадин между городом Давида и Храмовой горой, строительство новых стен и, безусловно, ряда других крупных сооружений, оставшихся за пределами наших знаний. Но вместе с тем, как подчеркивает К. Кеньон, "особым вниманием пользовались еще три города. В Библии (3 Цар 9:15) констатируется, что налог и принудительные работы использовались при строительстве в Асоре, Мегиддо и Гезере... Представляется резонным выделение этих городов в специальную категорию и определение их как царских городов. В них Соломон был свободен в выработке планировки, а ключевые стратегические позиции требовали особого внимания к их оборонительным системам" (Kenyon, 1979, р. 244). А. Мазар также выделяет наиболее значительные по размерам, стратегическому положению, административным и коммерческим функциям, а также средоточению общественных построек города во вторую после столиц категорию (Mazar, 1990, p. 404). Названные выше города он также именует "царскими" (Ibid., р. 387), видя в них закономерное усложнение иерархии поселений, соответствующее общим социальным сдвигам в период сложения государственности.

В Мегиддо Й. Ядиным к Соломонову времени отнесены слои IV В — V А. Вершина холма окружена в это время казематной стеной, примыкавшей к мощным воротам, шесть камер которых — по три с каждой стороны — фланкировали центральный проход (рис. 9.8; 9.11, Е). На огражденной стеной площади располагались: дворец правителя (№ 1723), стоявший в глубине квадратного двора со стороной 60 м, укрепленного особой стеной с четырехкамерными воротами, второе здание дворцового типа (№ 6000) (рис. 9.9; 9.10), примыкавшее к обводной стене восточнее шестикамерных ворот, и ряд общественных построек. Все эти массивные сооружения построены из обтесанных камней. Шестикамерные ворота сложены из них целиком. Они имеют четырехугольный план размером 17,8820 м и усилены выступающими башнями (рис. 9.1, 1Е). Ближайшие прототипы дворцовых сооружений известны в Северной Сирии (Ussishkin, 1966).

Несколько позже, может быть, уже в начале IX в. до Р. Х. казематная стена была сменена еще более мощной сплошной стеной с чередованием выступающих и углубленных участков ("offsets and insets") (рис. 9.12). К тому же времени относится создание огромного строительного комплекса, идентифицированного рядом исследователей, начиная с открывшего его в 1928 г. П. Гая, как царские конюшни. Они соответствовали библейским сведениям о строительстве Соломоном городов для колесниц и городов для конницы (3 Цар 9:19) и о наличии у него тысяч колесниц и всадников, которых разместил он по колесничным городам, об особом внимании его к лошадям, которых "приводили из Египта и из Кувы" (3 Цар 10:26, 28). Тщательность, с которой были построены эти сооружения, вызвала реплику В. Олбрайта: "В те дни о лошадях заботились более, чем о людях" (Albright, 1960, р. 124). К Соломонову времени был отнесен и упомянутый выше комплекс. Однако в дальнейшем и его хронологическая позиция и функциональный характер вызвали дискуссию. Приводились данные в пользу не конюшенного, а складского их назначения при сохранении отмеченной выше хронологической привязки (Aharoni, 1982; Herzog, 1984). Но убедительный общий анализ соотношения построек и слоев Мегиддо этого периода, проведенный Й. Ядиным, доказал принадлежность комплекса слою IV А — то есть к началу IX в. до Р. Х. и соответственно царствованию Ахава. Что касается интерпретации построек, то этот исследователь подтверждает первоначальное представление о них как о царских конюшнях, не отрицая возможности складского характера других построек — близких по плану и конструктивным признакам (Yadin, 1972, рр. 147–646). Концепции Й. Ядина придерживается и А. Мазар (Mazar, 1990, р. 382).

Конюшни были рассчитаны на одновременное содержание более чем 450 лошадей. Комплекс включал параллельные отсеки, каждый из них имел центральный проход шириной 3 м, фланкированный двумя рядами каменных столбов (рис. 9.13, 9.14), служивших и для поддержки крыши, и, как свидетельствуют специальные отверстия в них, для привязи лошадей. За столбами шли трехметровые проходы для вывода последних. Полы были вымощены булыжником или покрыты слоем дробленого известняка. В каждом отсеке находились 30 лошадей.

В том же слое Мегиддо открыты и другие остатки массивных конструкций, в том числе уже отмеченная резиденция правителя, огражденная почти квадратной стеной со стороной около 60 м. В. Олбрайт отмечает, что в характере кладки этих построек имеются явные признаки заимствований из финикийской строительной практики (чередование продольного и поперечного положения длинных и узких каменных блоков и пр.). Им же обращено внимание на находки в Мегиддо древнейших в Израиле каменных капителей протоэолийского стиля. Они украшали пилястры ворот, ведших в дворцовый двор, и с этого времени стали характерной чертой израильской архитектуры на протяжении всего раннего железного века (Albright, 1960). Далее такие капители найдены в Асоре, Иерусалиме, Самарии, Рамат Рахели и др.

В Мегиддо открыта одна из древнейших конструкций водоснабжения городов. А. Мазар справедливо видит в этих конструкциях крупнейшее достижение рассматриваемого периода как в аспекте инженерии и гидрологии, так и в организации общественных работ (Mazar, 1990, р. 478). Распространившись в израильских городах, такие конструкции развивались, принимая иногда грандиозные размеры и сложнейшие формы, сменяя первоначальные схемы более совершенными. В Мегиддо самая ранняя конструкция относится к слою IVВ–VА — то есть к Соломонову времени — и состоит из спускающегося по склону прохода, ограниченного стеной из обтесанных камней, и далее — совсем узкой тропы, достигающей источника. Позже, в IX в. до Р. Х. (слой IVА), в Мегиддо была создана значительно более сложная конструкция с вырубленной в скале в пределах самого города вертикальной шахтой, спирально расположенными ступенями в ней и горизонтальным тоннелем длиной 63 м, ведущим от нее к источнику; еще позже шахта была углублена до 16 м, достигла уровня тоннеля и превратилась в колодец, из которого вода доставлялась в город с помощью ворота, кожаных контейнеров и канатов.

Характерной для Соломонова города чертой К. Кеньон считает наряду с монументальным строительством широкое распространение культовых объектов — рогатых алтарей, подставок для курильниц, жаровень и чаш, связанных, возможно, с маленькими святилищами и частными молельнями (Kenyon, 1979, р. 249).

Монументальные постройки, и прежде всего городские ворота, представлены хорошо выработанным и в основных чертах единым типом во всех трех царских городах, и не только в них. В Мегиддо, Асоре (рис. 9.15) и Гезере (рис. 9.16, 9.17) они рассматриваются Й. Ядиным как четкие показатели централизованного царского строительства, что обосновывается как археологическими, так и библейскими свидетельствами (Yadin, 1972, 1975). Они отличаются особыми массивностью и типологической близостью, вплоть до наличия выступающих башен. Отдельные же их детали и строительная техника варьируются. В Мегиддо, как отмечалось, ворота полностью сложены из обтесанных камней: это единственный известный пока случай такого рода. В Асоре подобные шестикамерные ворота сложены из дикого камня, в Гезере кладка из больших диких камней лишь с фасада была облицована обтесанными камнями. Но башни такого же плана и близких размеров, сочлененные с казематными стенами, открыты в Лахише, Ашдоде, Беф-Шане, казематные стены — в Вефсамисе, Телль Бейт Мирсиме и т.д.

В Беф-Шане следы египетской оккупации перекрыты недолговременным и не очень выразительным слоем, который по керамике может быть отнесен ко второй половине X в. до Р. Х. Некоторые строения предположительно связываются с реставрацией города после разрушения египетских построек и первыми опытами кладки из тесаных каменных блоков финикийского типа. К. Кеньон относит их ко времени Соломона (Kenyon, 1979, р. 252).

Вефсамис — первоначально ханаанейский город, полностью сожженный в Давидово время и построенный заново по новому плану. Около середины X в. до Р. Х. создана окружившая город казематная стена толщиной 4,1 м, за которой, повторяя ее форму, шла кольцевая дорога. Густая застройка была подчинена радиальному расположению улиц. В застройке отмечено формирование стереотипа четырехкомнатного дома, сохраняются известные и ранее вкопанные в землю зернохранилища. Для керамики характерно исчезновение филистимлянских изделий, упрощение форм и сокращение их репертуара, распространение темно-красного ангоба и лощение поверхности.

Телль Бейт Мирсим по ряду признаков, характерных для слоя X в. до Р. Х., повторяет Вефсамис (казематная стена толщиной 3,75 м, радиальные улицы, расходящиеся от центра, несколько колец домов, вкопанные в землю облицованные камнем зернохранилища, те же ангоб и лощение керамики). Весьма интересны глиняные плакетки с изображением беременной женщины, связанные с культом плодородия, свидетельствующие о его сохранении вопреки требованиям официальной религии.

Необычайно правильная планировка отмечена для Тирзы (Телль эль-Фары (сев.), где дома в основном трехчастные, близких планов и размеров, выходящие на параллельные улицы (Kenyon, 1979, р. 254).

Таким образом, свидетельства строительной и организационной деятельности времени Соломона фиксируются не только в царских и наиболее крупных, но и в отдельных малых городах. Нет оснований ее преувеличивать. Можно согласиться с А. Мазаром, отмечающим, что, хотя урбанизационный процесс и возобновился в рассматриваемый период, зенита своего он достиг лишь в последующие века (Mazar, 1990, р. 388). То же можно сказать и об утверждении К. Кеньон, что "археология представляет весьма мало свидетельств блеска Соломонова двора, что, помимо столицы и основных городов, цивилизация была отнюдь не высока, а экономика не столь уж процветающей, страна же оставалась в основном крестьянской вопреки космополитической цивилизации двора" (Kenyon, 1979, р. 254).

Начало формирования израильской цивилизации

Но было бы несправедливо и преуменьшать значение такого принципиального социально-экономического сдвига, как формирование государственности и объединение страны в пределах единого царства в процессе становления израильской цивилизации. Еще раз повторю, что достаточно велика была роль аккумуляции израильтянами культурных достижений своих многочисленных предшественников, всей тысячелетней, многообразной и драматичной истории Палестины. Но именно в рассматриваемый период было положено начало и созданию специфических культурных систем, позволяющих говорить о собственной цивилизации, проявления которой нарастали в дальнейшем. Тот же А. Мазар отмечает, что израильские слои уже в X в. до Р. Х. идентифицированы помимо столицы и царских городов еще по меньшей мере в 19 городах и что они позволяют определить новый стереотип поселения (Mazar, 1990, р. 387).

К. Кеньон подчеркивает, что в этот период "впервые после среднего бронзового века можно говорить об ощутимом числе подлинных городов" (Kenyon, 1979, р. 256). Четко определилась уже упоминавшаяся иерархия последних с выделением не менее трех их категорий. Ортогональная планировка стала крайне редкой, господствует круговая планировка с поясом домов по периметру поселения, вдоль обводных стен (при наличии таковых) и радиальных улиц. Круговой внешний пояс построек может восходить еще к древним скотоводческим традициям и отличается от классических форм планировки ханаанейских городов бронзового века. Тот же сплошной пояс домов, окружавший израильские поселки, явился праобразом оборонительных стен казематного типа, доминировавших именно в X в. до Р. Х. и далее сохранявшихся лишь в редких случаях. И также с IX в. до Р. Х. (может быть, с самого конца X в.) доминанта и в Северном и в Южном царствах переходит к сплошным стенам с рядом специфических особенностей (широкое применение обтесанного камня, чередование углубленных и выступающих участков, оформление гласисов на крутых склонах, башни, "балконы" для навесного огня и пр.). Впоследствии такие искусно выполненные фортификации достигали толщины до 7 м (Иерусалим) и, по справедливому предположению Й. Ядина, были ответом на применение ассирийцами стенобитных машин (таранов).

Весьма характерны для израильских фортификационных систем хорошо выработанные стереотипы шестикамерных (с Соломонова времени), а далее и четырехкамерных ворот, иногда же комплексы внешних и внутренних ворот, связанных с двойной линией стен. Отмечаются и мирные функции этих массивных сооружений, использовавшихся как рынки, места культовых церемоний и судебных процессов, трибуны правителей и т.п. (Mazar, 1990, р. 464).

Выше уже говорилось о специфических (хотя иногда и имеющих корни в ханаанейских и финикийских традициях) формах кладки из обтесанных камней, получивших широкое распространение в израильской архитектуре, а также о применении протоэолийских капителей, прочно в ней утвердившемся.

Важна и показательна выработка стереотипов и бытовых — жилых и хозяйственных — построек (ведь сам факт такой выработки соответствует консолидации общества и унификации ряда направлений его производственной деятельности). Здесь должен быть отмечен "столбовой дом" — четырехугольная конструкция с одним или двумя рядами монолитных каменных столбов в центральном дворе и комнатами по трем сторонам последнего, прежде всего на втором этаже. Наиболее типичен так называемый "четырехкомнатный дом", появившийся еще в X в. до Р. Х. и широко распространившийся в XI в. до Р. Х. Размеры его варьируются, в X в. до Р. Х. обычный стандарт 1012 м. В Тирзе такие равновеликие дома превалируют во всей застройке, еще раз подтверждая определенное организационное начало.

В наибольшей мере оно проявилось в создании отмеченных выше систем водоснабжения, характерных для ряда израильских городов (Иерусалим, Мегиддо, Асор, Гезер, Гибеон, Арад, Беэр-Шева, Иокнеам, Ивлеам, Кадес-Варни), достигавших впоследствии грандиозных размеров и свидетельствующих как о высоком развитии инженерного искусства, так и о способности консолидации больших средств и масс населения, необходимых для этих акций.

В некоторых городах такие системы были реконструированы или сменены, что уже упоминалось в отношении Мегиддо. Близкая картина зарегистрирована в Иерусалиме. Первая система была сооружена здесь предположительно еще в Давидово время. При этом использовалась вертикальная карстовая трещина, шедшая до поверхности скалы. К ней вел крутой подземный проход из города, далее горизонтальный тоннель подводил к источнику. Весьма значительным усовершенствованием системы явился огромный новый тоннель, сооруженный при Езекии (IX в. до Р. Х.). В Асоре глубина соответствующей системы достигала 40 м. Верхнюю ее часть составляла шахта размерами 1316 м и глубиной 19 м (рис. 9.18), из нее круто спускался вниз двадцатипятиметровый канал вплоть до подземного резервуара (рис. 9.19). Входивший в систему спиральный спуск был достаточно широк для использования животных при доставке контейнеров с водой наверх. Более простые, но достаточно рациональные системы открыты в меньших городах. В Гибеоне и Ивлеаме подземные тоннели шли вдоль склона холма непосредственно к источнику. При этом в Гибеоне сам источник был соединен дополнительным тоннелем с водоносным слоем для увеличения поступления воды. Все эти сооружения сыграли самую существенную роль во время тяжких осад, которым подвергались палестинские города в ходе непрестанных войн первой половины I тыс. до Р. Х. И еще раз подчеркну, что начало свое сооружение этих поразительных конструкций берет еще в периоде Единого царства, что относится и к освоению достаточно сложных форм фортификационной, храмовой, дворцовой, жилой, хозяйственной строительной техники и архитектуры и к урбанизационному процессу в целом. Здесь значительный прогресс несомненен.

Прочие виды ремесел

Естественно, осваивались и развивались и прочие ремесла, но их показатели значительно более скромны. Очень нелегко выделить специфически израильскую продукцию, поскольку ханаанейские, филистимлянские, а более всего финикийские ремесленные традиции сохранялись и продолжали решительно воздействовать на израильское ремесло, собственных традиций фактически не имевшее. При этом значительную долю изделий составлял прямой импорт.

Керамика

Одним из основных традиционных индикаторов ремесленного развития считается керамика.

Сразу же отмечу, что отсутствие как технологических, так и художественных традиций, определяющих уровень керамического производства, стало причиной крайней бедности репертуара форм, технической отсталости (вплоть до сохранения ручной лепки) и малохудожественности израильской керамики догосударственного периода. Функционально она была явлением чисто бытового порядка, производилась для практического использования. Эстетическая сторона здесь оставалась в забвении, что резко контрастировало с замечательными изделиями ханаанейских, египетских, филистимлянских мастерских. И в этой области формирование Единого царства привело к заметным сдвигам. Резкая активизация связей, соприкосновение с рядом развитых культурных групп, включение их в состав государства, аккумуляция их традиций и производственного опыта обусловили уже при Давиде значительное развитие керамической технологии с широким применением глиняного и каменного гончарного круга, обогащение репертуара форм, особое внимание к оформлению поверхности сосудов, их орнаментации, общему эстетическому аспекту производства. Уже в период Единого царства отмечается большое многообразие горшков (вплоть до пифосов и тарных амфор), мисок, тарелок, чаш, кувшинов, флаконов, кубков и т.д. Характерно широкое применение красного ангоба и лощения — вначале грубого, далее все более совершенствующегося.

Все эти формы, приемы оформления поверхности и орнаментации оказались достаточно долговременными и сохранялись, естественно, эволюционируя, обогащаясь, испытывая определенные воздействия со стороны высокоразвитых центров (прежде всего Финикии), на протяжении нескольких веков существования раздельных царств — Израиля и Иудеи. Вместе с тем в этот период наряду с общими чертами возникают и специфические для каждого из этих двух царств традиции керамического производства. Общим можно считать все более четкую доминанту круговой техники, что нашло отражение в Библии (Иер 18:3: "И сошел я в дом горшечника, и вот, он работал свою работу на кружале"). Каменные гончарные круги известны в Мегиддо, Лахише, Гезере, Асоре. Можно говорить о заметном расширении и стандартизации керамического производства, создании сети мастерских, выполнении царских заказов (1 Пар 4:23: "Они были горшечники, и жили при садах и в огородах; у царя для работ его жили они там"). Вырабатывались единые приемы подготовки глиняной массы (Ис 41:25), очистки ее, формовки сосудов, обработки поверхности, обжига. Обжигательные печи, слабо сохранившиеся в самой Палестине, хорошо известны в Сирии, начиная с раннего бронзового века, к началу железного века они представлены весьма совершенными и многообразными формами, в том числе "двухэтажными": с углубленной в землю топкой и обжигательной камерой. Использовались местные сорта глины. В качестве примеси применялся толченый известняк. Поверхность сосудов часто ангобировалась и залащивалась, а иногда расписывалась черной или красной краской. В росписи доминировали геометрические мотивы, изобразительные (птицы) редки.

Специфика различных территориальных групп проявляется в формах, характере поверхности, росписи сосудов IX–VII вв. до Р. Х. (рис. 9.20–9.22).

В Израиле характерны лощеные красные и черные чаши, кувшины и прочие формы, обильно представленные в Асоре, Самарии, Телль эль-Фаре (сев.). А. Мазар выделяет здесь две группы. Первая — толстостенные чаши на высоких ножках с красным или черным ангобом и лощением — характерна только для Самарии и ближайшей ее округи. Вторая — тонкостенные широкие чаши из хорошо отмученной глины, лощеные и орнаментированные концентрическими красными или желтоватыми полосами. Подчеркивается финикийское происхождение второй группы (во всяком случае, ее прототипов) (Mazar, 1990, р. 508).

Для Иудеи этим же автором подчеркиваются чрезвычайная долговременность форм, медленный темп и последовательность их развития (Ibid.). Вместе с тем выделяются два хронологически различных комплекса, границы которых соотнесены с двумя разрушительными акциями — ассирийским нашествием 701 г. до Р. Х. и вавилонским — 586 г. до Р. Х. Отмечается качественное отличие керамики Иерусалима и его окружения, что связывается с массовой продукцией специальных мастерских, пользовавшейся широким спросом. Нейтронный анализ подтвердил, что типичные изделия их сделаны из одной глины и, возможно, в одной мастерской, что предполагает оптовое производство (Ibid., p. 508).

Завершая этот беглый обзор, замечу, что и при всех сдвигах на протяжении Единого и Раздельных царств художественная сторона израильской керамики оставалась чрезвычайно скромной.

Металлургия

В предшествующих главах мы спорадически и весьма кратко касались вопросов металлургии Палестины и возникновения в ней металлических изделий начиная с энеолита, с первых разработок медных месторождений Синайского полуострова (Rothenberg, 1972), первых кладов, включавших металлические изделия (Bar-Adon, 1980; Tadmor, Kedem, Begemann, Hauptmann, Pernicka, Schmitt-Strecker, 1955), развития металлообработки меди и появления древнейшего золота Восточного Средиземноморья (Avi Gopher (ed.), 1997; Shalev, 1995).

Дальнейший прогресс в Палестине этой важнейшей отрасли производства носил такой же пульсирующий характер, как и общие судьбы ее культуры. Рудные богатства южных областей — между Мертвым морем и Акабским заливом Красного моря — всегда сохраняли свое значение, однако не только позитивное — как весьма существенный ресурс ремесленной и торговой деятельности, но и негативное — как фактор, вызывавший периодические вражеские — прежде всего египетские — вторжения. Во всяком случае, начиная с развитого периода раннего бронзового века медеплавильные мастерские получают определенное распространение в Палестине. Оно значительно активизировалось, когда искусственная приплавка олова привела к появлению бронзы — металла более прочного и твердого, снизив вместе с тем температуру плавки и упростив процесс литья. Бронза была уже пригодна для массового производства крупных образцов оружия и орудий — кинжалов, мечей, топоров, плужных лемехов, тесел, долот, чаш, ведер и пр. Целая сеть медеплавильных мастерских покрывает в среднем и позднем бронзовом веке ряд районов страны, прежде всего вблизи самих выработок, достигающих значительного размера: в Тимне открыты штольни длиной в сотни метров на различных уровнях и в разных направлениях. В мастерских найдены плавильные печи различной формы: круглые, квадратные, прямоугольные, иногда двучастные. Должная температура достигалась с помощью мехов и глиняных трубок для вдувания воздуха. Но все мастерские оставались небольшими, попытки видеть в некоторых массивных сооружениях (Эцион-Гезер у Акабского залива) остатки масштабных металлургических предприятий, выплавлявших руду на экспорт, не подтвердились, а сооружения эти оказались зернохранилищами или караван-сараями на торговых путях (БЭ, с. 228; Kenyon, 1979, р. 254).

Бронза сохраняет у израильтян свое значение и даже приоритет и в первый период железного века, хотя у ханаанеян и филистимлян железное оружие появилось, очевидно, раньше: в Книге Иисуса Навина упоминаются даже ханаанейские железные колесницы времени прихода израильтян в Палестину (Нав 17:16). Преимущества железа, прежде всего при производстве оружия, были уже достаточно ясны их противникам: согласно библейскому свидетельству, филистимляне запрещали евреям иметь собственных кузнецов-оружейников. "Кузнецов не было во всей земле Израильской, ибо Филистимляне опасались, чтобы Евреи не сделали меча или копья. И должны были ходить все Израильтяне к Филистимлянам оттачивать свои сошники, и свои заступы, и свои топоры, и свои кирки" (1 Цар 13:19–20). И дело, очевидно, не только в запретах, но и в контрасте между развитием металлургии двух народов. Железо, повторяю, входило в обиход у израильтян очень медленно. Объемная плавильная печь, открытая в Вефсамисе и относящаяся ко времени Судей, предназначалась для получения меди. Большие же заготовки железа фиксируются лишь в связи с деятельностью Давида, хотя то же подчеркивается и для меди (1 Пар 22:3). Наряду с железом медь упоминается в Ветхом Завете и позже, при описании тяжкого труда рудокопов (Иов 28:2–4): "Железо получается из земли; из камня выплавляется медь. Человек полагает предел тьме, и тщательно разыскивает камень во мраке и тени смертной. Вырывают рудокопный колодезь в местах, забытых ногою, спускаются в глубь, висят и зыблются вдали от людей".

К сожалению, в отличие от достаточно многочисленных медеплавильных мастерских, железоделательные мастерские как X в., так и всей первой половины I тыс. до Р. Х. в Палестине фактически почти неизвестны. Выходы железных руд зафиксированы в ряде мест Заиорданья, но прямых свидетельств их добычи и использования пока не найдено. О выработке соответствующих железоделательных навыков и преобладании железа в металлообработке еврейских царств в основном приходится судить по готовым изделиям (Waldbaum, 1978). Последние, в частности, позволяют предполагать единичные попытки изготовления стальных изделий; первым образцом такого рода является клевец из цитадели Хар Адира в Верхней Галилее (Mazar, 1990, р. 360, fig. 8:32), датированный XI в. до Р. Х. Но подлинное распространение железа и совершенствование технологии его обработки начались не ранее X в. до Р. Х. Однако и тогда, да и в последующие века первой половины I тыс. до Р. Х. нет оснований говорить о масштабности этого процесса (в отличие, например, от финикийского или ассирийского ремесла), о способности местных железоделательных мастерских своими силами удовлетворить потребности царства (а далее и двух царств) в железе и изделиях из него. Потребности же эти непрестанно возрастали. Одной из основных причин этого было вновь резко обострившееся после смерти Соломона военное напряжение, требовавшее постоянного наращивания вооружения, львиная доля которого производилась из металла, а конкретнее — из железа. Совершенно очевидно, что ни местные ресурсы, ни местная индустрия не были достаточны для решения этой проблемы. Насущно необходимой стала регулярная поддержка извне, которую могли обеспечить только широкие международные, и прежде всего торговые, связи. К ним мы вернемся ниже. Сейчас же очень коротко коснемся только что упомянутого вооружения израильтян, в значительной мере зависевшего от уровня металлургии и прочих названных факторов.

Металлическое вооружение Сиро-Палестинского региона прошло уже ко времени Единого царства длительный путь развития, отражая как общие традиции Ближнего Востока (прежде всего Месопотамии, далее египетские, ханаанейские, финикийские), так и привнесенные — кипрские, эгейские, анатолийские (рис. 9.23). Путь этот с предельной полнотой прослежен в ряде специальных работ, среди которых особо выделяются превосходные исследования Й. Ядина (1963) и М. В. Горелика (1993). Это позволяет мне ограничиться лишь самыми общими замечаниями.

К древнейшим формам наступательного металлического оружия, известным в указанном регионе с энеолита (IV тыс. до Р. Х.), должны быть отнесены кинжалы, боевые топоры, булавы и копья. В Палестине это прежде всего еще медные кинжалы из клада Кфар Монаш, медные топоры из того же клада, булавы из Беэр-Шевы, кладов Кфар Монаш и Нахал Мишмар, копье из клада Кфар Монаш (Горелик, 1993, табл. III, 3,4; XIX, 48; XXX, 1,2–13; XXXIII, 9). Важно отметить, что эти древнейшие находки представляют прототипы форм, сохраняющихся и эволюционирующих на протяжении чрезвычайно длительных периодов раннего и среднего бронзового века — то есть III тыс. и первой половины II тыс. до Р. Х. Вместе с тем происходили и заметные, а иногда и принципиальные изменения. Медь к середине III тыс. до Р. Х. была сменена бронзой, что обусловило совершенствование имевшихся и появление новых — значительно более крупных и прочных форм. Возрастают длина и многообразие кинжалов. Простейшие формы плоских, без проуха, топоров сменяются целым рядом типов этого важнейшего оружия, в большинстве своем уже снабженных проухами различной конструкции — вплоть до высоких трубчатых. Еще более многообразны лезвия топоров, различающиеся не только по форме, но и по характеру действия: широкие, секирообразные, рассчитанные на режущий эффект наряду с основным раскалывающим, и узкие, только раскалывающие, предназначенные, вероятно, для пробивания существующих в Палестине к концу III тыс. до Р. Х. шлемов и щитов. То же предназначение имели и чеканы (клевцы), появившиеся в Месопотамии уже в середине III тыс. до Р. Х. и пришедшие оттуда в Сирию и Палестину. Как всегда, возникновение оборонительного вооружения обусловливает совершенствование наступательного и создание новых его видов.

Возможно, производной формой от секир явились так называемые очковидные топоры, получившие широкое распространение как в Месопотамии, так и в Сиро-Палестинском регионе на грани III и II тыс. до Р. Х. (Там же, табл. XX, 61,63,64, 65, 70 и др.). В начале II тыс. до Р. Х. из Месопотамии Сирия и Палестина воспринимают совершенно новый вид рубящего оружия — двояковыгнутые секачи (или серповидные мечи) с лезвием на вогнутой стороне — впрочем, некоторые его типы имели два изгиба, при этом лезвие продолжалось и на внешнюю сторону. Это оружие было, очевидно, весьма эффективным, оно получило значительное распространение и существовало долго: в Палестине древнейший экземпляр секача, найденный в Сихеме, отнесен к XIX в. до Р. Х., ряд других, почти идентичных ему (в том числе из Гезера), — к XIV в. до Р. Х., позднейший — несколько видоизмененный, из Беф-Шана, — к XIII–XII вв. до Р. Х. По предположению М. В. Горелика, это оружие было принесено на запад от Месопотамии сутийскими племенами (Там же, с. 38, табл. XVIII, 19, 20, 30, 31, 32, 48) — они уже упоминались выше как племенной массив, с которым связано движение древних евреев из Южной Месопотамии в Палестину.

Подлинные же прямые двулезвийные мечи, появившиеся в Восточном Средиземноморье (Анатолия, Эгейя, Крит) в конце III — начале II тыс. до Р. Х., в Сирии и Палестине зафиксированы около середины XIII в. до Р. Х., скорее всего, вследствие вторжения Народов моря, в руках воинов которых подобные мечи эгейского типа изображены на египетских фресках в Мединет-Абу (XII в. до Р. Х.). Сами мечи XIII–XII вв. до Р. Х., найденные в Сирии (Угарит, Хама) и Палестине (Телль Аджуль), бронзовые (Там же, табл. XIV, 5, 6, 12, 13, 13а). С рубежа I тыс. до Р. Х. начинается широкое внедрение уже железных мечей, обусловленное распространением самого железа, что облегчило вес клинков, а также применением металлических доспехов (Там же, с. 30).

Совершенствовались и копья. Если в III — первой половине II тыс. до Р. Х. доминировал черешковый насад их бронзовых наконечников, то далее полностью господствовал втульчатый (Горелик, 1993, с. 61, табл. XXXIV), гораздо более простой при сочленении наконечника с древком и надежный при использовании оружия. Это в полной мере касалось и дротиков, которым в палестинском арсенале принадлежала достаточно существенная роль как метательному оружию дальнего боя наряду с пращами и различными видами луков — простых, сложных, составных (Там же, с. 66, табл. XL, XLI).

Археологические и в значительно большей мере изобразительные свидетельства (граффити, статуи, египетские фрески и рельефы, финикийские терракотовые статуэтки, изображения на серебряных сосудах, резная слоновая кость) позволяют в общих чертах судить и об оборонительном вооружении населения Палестины начиная с конца III тыс. до Р. Х. Традиционной формой щитов вплоть до второй половины II тыс. до Р. Х. были короткий прямоугольник или квадрат (Там же, с. 179, табл. XVIII) с отдельными исключениями: на фреске в Бени Хасане (Египет, XIX в. до Р. Х.) семитские наемники изображены с узкими прямоугольными щитами с раздвоенными короткими сторонами. О материалах судить трудно: здесь свидетельства только изобразительные. Наиболее вероятны деревянные рамы с натянутой кожей, лыковое плетение и при любом варианте металлические умбоны, ленты, бляшки, оковка, не только укреплявшие, но и украшавшие щит.

В XIII в. до Р. Х. прямоугольные щиты сменяются круглыми, что не без основания связывается с вторжениями Народов моря, щиты которых традиционной для эгейско-анатолийского региона круглой формы изображены на фресках в Мединет-Абу и на рельефах последней четверти II тыс. до Р. Х. Подобные щиты широко применялись ханаанеями. Далее — с X по VII в. до Р. Х. — эта форма становится господствующей в Сирии и Палестине, что документируется фактически всеми названными выше видами изобразительных свидетельств (Там же, табл. LXIII, 65–75; LXIV, 15–31). Основным материалом и здесь были дерево, кожа, иногда в несколько слоев, лыко и бронза — бляхи, умбоны, канты. Появляются и небольшие цельнометаллические щиты, как боевые, так и декоративные — золотые или из золоченой бронзы. Но в VII в. до Р. Х. наряду с круглыми в Сиро-Палестинском регионе известны и очень крупные щиты с прямоугольной нижней и дугообразной верхней частью, — также с деревянной основой, кожей или плетением и, конечно, металлом (Там же, табл. LXIII, 15–31), таковы, в частности, и иудейские щиты на рельефах ассирийского царя Сенаххериба (704–681 гг. до Р. Х.) в Ниневии.

Тяжелые металлические шлемы, появившись в Месопотамии в середине III тыс. до Р. Х., в интересующем нас регионе нашли не только широкое распространение начиная с первой половины II тыс. до Р. Х., но и выработку новых эффективных форм — сфероконической (шишаки) и яйцеобразной; шлемы первой формы — цельнометаллические, второй — кожаные с бронзовым кантом и бляхами (Там же, табл. LXI, 1–21; из них 19–20 — шлемы иудейских воинов на тех же рельефах Сенаххериба).

Наконец, оборонительные доспехи, прежде всего панцири из твердых материалов — кожи и металла, с мягкой основой и без нее, встречаются в Сирии и Палестине со второй четверти II тыс. до Р. Х., причем и здесь постулируется особо заметная роль этого региона в возникновении новых эффективных форм. Если пластинчатый панцирь, зафиксированный находками пластин в слоях Лахиша середины II тыс. до Р. Х. (Там же, табл. L, 14, 15), связывают с египетской традицией, то формирование более рационального ламеллярного доспеха (с пластинами, соединенными одна с другой непосредственно, без мягкой основы) допускается в самом Сиро-Палестинском регионе (Там же, с. 115). Во всяком случае, здесь они появляются в XVIII–XVII вв. до Р. Х. и, широко распространившись, функционируют вплоть до падения обоих еврейских царств в середине I тыс. до Р. Х. Составлявшие их пластинки (чешуйки) на протяжении II тыс. были бронзовыми, далее — как бронзовыми, так и железными (Там же, табл. LIV, 1, 19; LV, 1 — 14; LVI, 6, 7).

Есть все основания считать, что в Палестине и Сирии представлены все основные ступени развития ближневосточного вооружения. Более того, здесь аккумулировались соответствующие достижения ряда уже названных выше иноземных производственных центров. Вполне закономерно появление в Сиро-Палестинском регионе и собственных подобных центров. Оправдана и высказанная М. В. Гореликом мысль об особой их активности в выработке новых прогрессивных форм вооружения в силу самого расположения на ближней периферии могучих централизованных монархий, где возможность использования передовой производственной базы городов сочеталась "с подвижной массой свободного, "полуварварского" пастушеского населения", что обусловило "громадный скачок в развитии вооружения..." (Там же, с. 195).

Наследуя результаты этого (и дальнейшего) развития, израильтяне к моменту формирования своей государственности, очевидно, уже обладали достаточно рациональным комплексом как наступательного, так и оборонительного вооружения, победоносные войны Давида определенное тому свидетельство. Но в условиях почти постоянного военного напряжения, вновь обострившегося вскоре после смерти Соломона (928 г. до Р. Х.), при справедливо подчеркнутой М. В. Гореликом перманентной угрозе со стороны неизмеримо более мощных огромных деспотий, требовалось непрестанное наращивание и совершенствование вооружения. И следует повторить, что ни местные ресурсы (прежде всего масштабы добычи железной руды), ни местная железная индустрия не были достаточны для этого. Поэтому особую роль в обеспечении еврейского государства (а позже и государств) и сырьем для производства оружия, и самими изделиями играли, как отмечалось выше, торговые связи.

Украшения и произведения искусства

И касалось это далеко не только оружия. Ввозились украшения, предметы роскоши, каменные и металлические чаши, гравированные раковины, по меньшей мере часть гравированных печатей с изображениями реальных и фантастических животных, растений, людей (иногда целых сцен), произведения искусства. Среди последних особый интерес представляет замечательная финикийская резьба по слоновой кости. Огромная коллекция ее — около 200 изделий — найдена в царском акрополе Самарии (Crowfoot, 1938), преимущественно — в доме, который может быть идентифицирован как дом из слоновой кости, построенный Ахавом (3 Цар 22:39). Большинство изделий — мелкие плакетки с барельефами, сочетающимися с инкрустацией цветными камнями, пастой, золотой фольгой, ляпис-лазурью, наконец, разделяющими эти украшения узкими перегородками ("перегородчатая техника"). Среди изобразительных мотивов — стилизованные растения (пальметки, волюты, "древо жизни", розетки), сфинкс, лев, набрасывающийся на быка, корова с теленком, наиболее сложные — египетские мифологические сцены. Дата — IX–VIII вв. до Р. Х.

Прочие произведения искусства крайне редки (известняковая фигура льва из Телль Бейт Мирсима, рельефы львиных голов в погребальной пещере в Телль Эйтуне) и грубо выполнены. А. Мазар справедливо подчеркивает, что лишь очень немногие из них подлинно израильские; почти единственным видом архитектурного орнамента могут быть признаны протоэолийские капители (Mazar, 1990, р. 502) (рис. 9.24, 9.25), что резко контрастирует с монументальной скульптурой и стенными рельефами железного века Сирии. В целом искусство невыразительно и глубоко провинциально, отдельные же яркие произведения его, подобно самарийской слоновой кости и единичным образцам глиняной пластики (статуэтки Астарты из Асора — рис. 9.26), имеют иноземное происхождение и появились в Палестине в результате той же торговли или работы пришлых мастеров.

Весь этот обширный импорт — и сырья, и изделий, и оружия, и украшений — требовал оплаты, непрестанного пополнения царской казны, что зависело от торговой активности, в том числе от морских торговых предприятий.

Торговые связи

Значительнейшая роль в экономическом и культурном развитии Израиля начиная с периода Единого царства принадлежит формированию обширной и регулярно функционировавшей торговой сети, что осуществимо лишь при наличии централизованных социальных структур. К. Кеньон справедливо подчеркивает, что "Соломоново богатство должно было возникнуть благодаря искусному использованию им географического положения Палестины, дабы занять позицию князя торговли" (Kenyon, 1979, p. 254). Наиболее тесными были связи с финикийскими городами — Тиром и Сидоном. Этим А. Мазар убедительно объясняет восстановление старых — филистимлянских — и создание новых поселков вдоль средиземноморского побережья и сохранение в них части населения — моряков, необходимых для морских связей, опыта которых у израильтян не было (Mazar, 1990, p. 399). Но собственных портов на этом побережье у них тоже не было, и результативность морской торговли зависела здесь от тех же финикийцев. Понятно то значение, специально подчеркнутое библейским повествованием, которое придавалось контролю Соломона совместно с упоминавшимся уже царем Тира Хирамом над гаванью в Акабском заливе — основной базой экспедиций в южные районы Аравийского полуострова. "И был мир между Хирамом и Соломоном, и они заключили между собою союз" (3 Цар 5:12). Свидетельства активного, в том числе и монументального, строительства в районе Эйлата могут быть связаны с этой гаванью и крупным торговым центром. Особо мощные укрепления в Телль Келейфе (район Эйлата), датированные по керамике X в. до Р. Х. (Glueck, 1959, и др.), считают возможным хранилищем для товаров, доставляемых торговыми судами из богатых золотом, серебром, слоновой костью и прочим районов Южной Аравии. Здесь же могли строиться корабли Соломона (Kenyon, 1979, рр. 255–256), что засвидетельствовано Ветхим Заветом: "Царь Соломон также сделал корабль в Ецион-Гавере, что при Елафе, на берегу Чермного моря, в земле Идумейской. И послал Хирам на корабле своих подданных корабельщиков, знающих море, с подданными Соломоновыми; и отправились они в Офир, и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов, и привезли царю Соломону" (3 Цар 9:26–28).

Судя по приведенному тексту и прочим показателям, это направление торговли и центр ее у вершины Акабского залива играли весьма значительную роль в платежеспособности Соломонова двора и экономике Израиля в целом. Важность же указанного региона усугублялась наличием здесь — в Вади Араба и близ того же Акабского залива — медных разработок и плавильных сооружений, которые являлись существенным фактором развития Палестины еще со времен энеолита. Особые меры были приняты для обороны подступов к региону.

Поселки на Негевском плоскогорье

В этом плане большой интерес представляет быстрое и широкое распространение поселков периода Единого царства, в том числе около 50 укрепленных, на Негевском плоскогорье, где — в силу значительной аридности — основным населением всегда были кочевые скотоводы. Новые поселки возникали в различных районах плоскогорья, но прежде всего у водных источников, где было возможно земледелие. Крепости различной формы — круглой, овальной, прямоугольной и пр. (рис. 9.27) диаметром до 70 м со стенами казематного типа и свободным центром. Дома вне крепостей либо примыкают к их стенам, либо отстоят от них и располагаются группами или изолированно вдоль русел рек и вади. Они простого плана и включают до трех комнат, некоторые близки упоминавшимся выше "столбовым домам", обычным для прочих регионов царства.

Очень показателен состав керамики, представленной двумя группами. Первая — обычные для периода Единого царства (главным образом Иудеи) круговые орнаментированные сосуды достаточно совершенного производства. Вторая — так называемая негевская керамика — грубые сосуды ручной лепки, архаичные и по формам и по технике производства, подобные бытовавшим в среде негевских номадов (кочевников) еще в позднем бронзовом веке. Обе же группы — четкий симбиоз традиций пришлого оседлоземледельческого и местного скотоводческого — кочевого или полукочевого — населения (Mazar, 1960, рр. 390–395).

Вопросы, касающиеся состава этих групп — прежде всего земледельческой, — и механики их расселения на Негевском плоскогорье, стали предметом острой дискуссии. Наиболее вероятной представляется гипотеза Р. Кохена, датировавшего расселение временем Давида и Соломона и связавшего его с контролем над безопасностью путей через Негев к Акабскому заливу — то есть к отмеченным центрам торговых связей с Южной Аравией (Cohen, 1980; 1985).

Это подтверждается и последующими событиями.

Вскоре после смерти Соломона Палестина подверглась очередному египетскому нашествию, на сей раз фараона учрежденной в середине X в. до Р. Х. XXII династии Шешонка I (библ. Сусаким). "Новый царь, — пишет о нем академик Б. А. Тураев, — был крупной личностью, подобных которой давно не было на престоле фараонов, и он на один момент даже напомнил Египту былое величие. Он следит за палестинскими делами, роднится с Соломоном и даже дарит ему вновь завоеванный египетскими войсками Гезер, но в то же время готовит ему Адада и Иеровоама, а когда с его смертью призрачность еврейского великодержавия обнаружилась, Шешонк немедленно решил воспользоваться временем как для того, чтобы напомнить в Сирии об египетском владычестве, так и для того, чтобы пополнить свою казну за счет сокровищ, накопленных Соломоном. Библия повествует, что... Сусаким с несметным войском напал на Иудею, взял Иерусалим, разграбил храм и дворец, унеся золотые украшения, устроенные Соломоном" (Тураев, 1935, т. II, с. 23). В сохранившемся в Карнакском храме Амона списке разгромленных в ходе этих событий палестинских городов многие, по определению А. Мазара, находились на Негевском плоскогорье, более того, он допускает возможность прямого указания в списке на стены казематной конструкции. "Целью Шешонка, — заключает он, — могло быть нарушение израильской и финикийской торговли с Южной Аравией и реставрация египетской гегемонии над торговлей... Тем самым предполагается, что египетская инвазия в Негев может рассматриваться как косвенное свидетельство значения негевских поселений в Соломоновом царстве" (Mazar, 1990, рр. 395–396).

Погребальный обряд

Характеризуя погребальный обряд периодов Единого и Раздельных царств, А. Мазар отмечает, что наиболее распространенный вид его — массовые захоронения в фамильных пещерах — унаследован у ханаанеев, но отличен от их аморфных склепов преднамеренным и в ряде случаев достаточно тщательным оформлением (Mazar, 1990, рр. 500–521). Более того, этот вид погребений можно считать традиционным для Палестины, мы уже упоминали захоронения в пещерах и гротах, начиная с энеолита, и далее в отдельных периодах как бронзового, так и железного веков. Но там этот вид обряда существовал наряду с прочими, иногда достаточно многообразными и по характеру погребальных сооружений, и по характеру самого ритуала. Ныне же можно говорить о доминанте вырубленных в скале квадратных камер со скамьями по трем сторонам для погребенных и дополнительными вместилищами — ямами и боковыми комнатами, куда позднее перемещались кости, дабы освободить места для новых членов клана. И здесь напомним подобное перемещение костей или изначальное погребение их разрозненными и собранными после исчезновения мягких тканей уже в энеолите. Напомним и пещеры бронзового века, содержавшие иногда остатки сотни и даже нескольких сотен разрозненных скелетов.

В планах иудейских скальных камер А. Мазар видит имитацию выработанной в рассматриваемый период схемы "четырехкомнатного дома", что, как он полагает, демонстрирует веру создателей камер в загробную жизнь (Ibid.). Им же отмечен ряд некрополей Иерусалима, каждый из них обладал определенной спецификой, в некоторых случаях особым оформлением мест погребений знати, возможно, вплоть до последних царей Иудеи. Фиксируется также наличие самостоятельных погребальных камер внутри архитектурно оформленного монолита с художественно выполненными карнизами и пирамидальной или двускатной кровлей. В архитектурных украшениях усматриваются финикийские традиции. Да и в целом, в отличие от остальной Иудеи, где доминировал относительно единый обряд, некрополи Иерусалима имеют многообразие форм, "обусловленное, возможно, гетерогенностью населения, социальной иерархией и чуждыми влияниями на протяжении 400-летнего его статуса столицы Иудеи" (Ibid., р. 525). Многообразны и богаты и приношения, сопровождавшие погребенных. Помимо большого количества сосудов с пищей и питьем, они включали оружие, украшения, печати, все необходимое вплоть до ламп для освещения пути в загробный мир.

Я преднамеренно вышел за хронологические рамки, предусматриваемые названием данной главы, и бегло рассмотрел отдельные феномены израильской материальной культуры вплоть до падения Раздельных царств. При этом я исходил из того, что основы израильской цивилизации были заложены в период Единого царства, дальнейшее же ее развитие происходило чрезвычайно медленно и в основном гомогенно. Насколько динамична политическая история еврейских государств в последующие четыре столетия, настолько же монотонна и маловыразительна история их материальной культуры. Дробить ее представляется нерациональным.

Назад